Поздний звонок - Леонид Абрамович Юзефович

Свечников посмотрел на Иду Лазаревну. Она лежала на кровати, подпирая висок белой, утопающей в рыжей гриве рукой, при взгляде на которую перед глазами вставало сочетание тех же цветов, но в другом месте ее тела.

– Почему не сказала, чей это пистолет?

– А кто ты мне такой, чтобы всё тебе рассказывать? – улыбнулась она отчужденно и нагло.

До сих пор иногда мелькала предательская мыслишка при случае остаться у нее на ночь, но теперь ясно стало, что рассчитывать на это не приходится. Он веско хлопнул себя по широко расставленным коленям – в знак того, что разочарован в собеседниках, обманувших его ожидания. Поднялся.

– Ладно. Поехали.

Сикорский покорно встал, но Ида Лазаревна осталась лежать.

– Интересно, куда это ты нас приглашаешь? – осведомилась она, покачивая свисающей с точеной ступни драной туфлей.

– В губчека. Не хотите говорить мне, расскажете там.

– Желаешь знать, почему я не доложила тебе, чей это пистолет? Изволь. Не хочу, миленький, чтобы председателем правления выбрали тебя. Варанкина все равно не выберут, наша группа – в меньшинстве, а он, – кивнула она не прямо на Сикорского, чтобы не выворачивать шею, но приблизительно в его направлении, – всё же лучше, чем ты.

– Какая тут связь?

– Элементарная. Я с тобой спала и неплохо тебя изучила. Ты бы этот пистолет использовал на всю катушку, у его владельца не осталось бы никаких шансов быть переизбранным.

– Идочка, выйди на минутку, – попросил Сикорский.

– С какой стати? Это моя комната.

– Хорошо, тогда мы выйдем.

В коридоре, плотно прикрыв за собой дверь, он сказал:

– У меня дома не одна беда, а две. Жена пьет. Осенью напилась до полного безумия, взяла мой пистолет… Словом, чуть его не убила.

– Сына? – догадался Свечников.

– Плечико ему поранила, но решила, что всё, мертв, и выстрелила себе в грудь. Чудом жива осталась… А всё ради меня. Чтобы нашел я себе другую, детишек нарожал, был бы счастлив, а ее, мертвую, снова полюбил бы за то, что она для меня сделала… Слава богу, оба живы, но пистолет я больше дома не оставляю. Хоть он и без патронов, а все-таки от греха подальше. Она ведь это дело не бросила. Попивает.

– На что вам пистолет? Сдали бы, и делу конец.

– Не могу. Без него моя Ольга Глебовна в два счета сопьется. А так покажешь его ей, она как-то в разум входит.

Вернулись в комнату.

– Тряпочки чистенькой у тебя не найдется? – обратился Сикорский к Иде Лазаревне.

– Какой еще тряпочки?

– Желательно белой.

Придирчиво оглядев протянутый ему лоскут, он с треском оторвал кончик, намотал его на карандаш.

– Позвольте?

Взял у Свечникова пистолет, ввел этот банник в ствол, покрутил, вынул и продемонстрировал результат:

– Видите? Ни пятнышка! Нагара нет, значит, в последнее время никто из него не стрелял.

– Что я и говорила, – улыбнулась Ида Лазаревна.

– Ты случаем его не почистила?

Она презрительно повела плечом.

– Странный вопрос.

Действительно, чистить или мыть что-либо, кроме собственного тела, было не в ее правилах.

– Какого же черта вы его выбросили? – взорвался Свечников.

– Сам не знаю, – развел руками Сикорский. – Выбросил, а потом уж сообразил, что можно было не выбрасывать. Все мы теперь пуганые.

Свечников швырнул пистолет на кровать. След оказался ложным, Нейман сбил с толку подозрениями, будто стреляли в него, Свечникова, а попали в Казарозу.

За последние три дня он узнал про нее многое, но понимал хуже, чем раньше, когда не знал ничего. Стоило подумать о ней, как она тут же превращалась в пятно пустоты. Тайна ее души таилась в загадке ее смерти.

Через четверть часа Свечников был у Варанкина. Тот встретил его холодно.

– Жена говорит, вы ко мне вчера заходили и ждали меня в моем кабинете. Эсперанто-русский словарь стоит не так, как я его поставил. Ничего из него не брали?

– Брал. Если снова напишете, – предупредил Свечников, – мне тоже есть что про вас написать.

– Что, например?

– Что вы – не марксист, а перекрасившийся гилелист.

– Даневич накляузничал?

– Какая разница, кто? Факт остается фактом: гилелизм – новая еврейская религия, гомаранизм произошел от гилелизма. Естественно, вы это скрываете.

То, что осталось от гипсовой ручки, лежало в кармане пиджака. Не вникая в протесты Варанкина, уверявшего, что якобы от гилелизма до гомаранизма сто верст и все лесом, Свечников по одному выложил обломки на стол, затем в несколько движений, как из кусочков мозаики, сложил из них исходную фигуру. По мере того, как она рождалась из хаоса, на лице Варанкина проступало вялое недоумение.

– Что это? – спросил он, когда работа была закончена.

– Не притворяйтесь. Вы всё отлично понимаете.

Кончиком своего указательного пальца Свечников прикоснулся к гипсовому, отходящему от остальных.

– Это еврейский народ, он указывает остальным народам путь к всечеловечеству. Правильно?

– А-а, – вспомнил Варанкин.

– Рука – символ вашей религии. Казароза была красивая молодая женщина с чудным голосом и знала эсперанто. Вы заставили ее быть жрицей в вашем храме?

– Что-что?

– Она порвала с вами, и вы решили ей отомстить?

– Вы в своем уме?

Свечников не дал ему опомниться.

– Кто формовал такие ручки? Вы?

– Я?

– Не обязательно вы лично. Может быть, ваши соратники?

– Бог с вами! Зачем?

– Для ваших религиозных обрядов. В статье, которую показал мне Даневич, говорится, что у гилелистов должны быть собственные храмы, собственный Синод.

Варанкин начал объяснять, что на практике до этого не дошло, очень скоро Заменгоф отказался от своей идеи, осознав ее ущербность, ее ограниченность рамками чисто еврейского, неприемлемого для других наций подхода к проблеме поствавилонизма.

Внезапно он замолчал, страдальчески обхватил голову руками и стал раскачиваться взад-вперед, подвывая:

– Чу-ушь! Чу-ушь! Бог мой, какая дикая чушь!.. За что мне это всё? Почему я должен это терпеть? Вы же идиот! Вы все – идиоты!.. Уходите немедленно!

– Позже поговорим, – посулил Свечников, смел в ладонь гипсовые обломки со стола и вышел.

В ушах звучал женский голос: «Мне нужна эта сумочка, хочу взять там одну вещь».

– Ни марок, ни спичечных этикеток мы не собирали, романов не заводили, – сердито говорил Свечников. – Эсперанто нам нужен был не для этого. Мы жили совсем не так, как вы, по-другому.