Весеннее сумасшествие - Александра Авророва

— Что — вот именно?

— Это не укладывается в голове. Значит, это неправда, — сообщила я скорее по привычке, чем по велению сердца.

— Хотелось бы на это надеяться, — вздохнула Наташа, — но… Ты знаешь, я ведь видела у нее клофелин.

— Что?

Сообщение было столь неприятным, что почти пробилось сквозь броню моей отстраненности.

— У Светки был клофелин, Машка. Я спросила, откуда, а она ответила, что достала на всякий случай. Мол, мало ли, для чего понадобится. Кто бы мог подумать… хотя я еще тогда заподозрила что-то нехорошее, но не убийство, конечно… я уверена, убийство — роковая случайность…

— Погоди! Ты видела у Светки клофелин? Когда?

— Недели две назад. Так что перестань морочить себе голову и успокойся. Она отравила шведа, а потом отравилась сама. Если ты до глубины души осознаешь, что это безусловная истина и что нет надежды Светку оправдать, тебе станет легче. Уверена, легче! Определенность всегда легче сомнений.

Я пожала плечами. Известие лило воду на мельницу милиции, добавляя новый весомый аргумент. Возможно, мне действительно стоит пересмотреть свои позиции, но сейчас я не в силах рассуждать. Почему не движется время?

Время между тем шло обычным чередом, и шесть часов, что характерно, настали после пяти. У порога меня ждал Макс. Я никогда не видела таких красивых машин, как у него. Серебристая, ладная, словно рыбка.

— Это тебе, — Макс протянул мне букет белых лилий. — А подарок будет позже. Ну, что? Хочешь, посидим сперва в ресторане?

Я понюхала цветы. Их роскошь немного пугала. Букет невесты из модного журнала. К нему нужна другая девушка, не я. Как раз та, которая хочет посидеть сперва в ресторане.

— Меня смущают рестораны, — призналась я. — Я не умею там себя вести. Ты забываешь, я не из Питера.

— А ты и не должна уметь, — возразил Макс. — Это они должны уметь тебе угодить, сделать так, чтобы ты чувствовала себя комфортно. Но, если не хочешь, я, разумеется, не настаиваю. Сегодня твой день, Машка. Боже мой, вот тебе уже и восемнадцать! Звучит куда солиднее, чем семнадцать. А то я, общаясь с тобою, упорно вспоминал свои школьные годы…

— Я вполне взрослая, — поспешила уверить я. — Совершеннолетняя.

Он хмыкнул, не ответив. Ехать пришлось недалеко. Макс жил в центре, в старом доме после капитального ремонта. В подъезде сидела консьержка и стояли мощные растения в кадках, отраженные зеркалами. Консьержка высунула голову, чтобы на меня посмотреть, и я почувствовала, как загорелись щеки. Хотя не понимаю, чего я должна стыдиться? Мое дело, ведь правда?

Квартира оказалась большой, двухкомнатной. Это сразу меня насторожило. Зачем одному человеку целых две комнаты? Неужели Макс женат?

— Вон спальня, а вот кабинет, — объяснил мне хозяин. — Посиди пока там, а я на кухню. Да, на столе лежит для тебя подарок. Надеюсь, тебе понравится. Я видел, у тебя такого нет.

Прежде, чем зайти в кабинет, я окинула взглядом спальню. Ее вид меня успокоил. Ничто там не демонстрировало присутствия женщины. Никаких безделушек, украшений вроде заполоняющих наше со Светкой и Нелькой или Наташино жилище. Зато напротив тахты висят мои «Облака», очень уместно окантованные. От окантовки они словно бы стали лучше. Будто и не мои, честное слово!

Дольше глазеть на спальню я постеснялась, поэтому отправилась в кабинет. Он выглядел не менее мужским. Компьютер, музыкальный и видео центр. Стеллажи с книгами. Никаких женских романов, много фантастики, в основном научной, а не фэнтези. Я знаю, парни предпочитают именно научную. Правда, целая полка посвящена Толкиену, но этот писатель имеет поклонников любого пола. А вот фотография… на ней несколько человек. Сердце мое забилось. Неужели жена и дети? Я подбежала ближе. Слава богу! Это «Битлы». Я тоже их люблю.

Облегченно вздохнув, я приблизилась к столу, где меня должен ожидать подарок. Там лежал огромный альбом итальянского искусства с невероятно качественными иллюстрациями. Разумеется, у меня такого нет! Страшно помыслить, сколько стоит подобное чудо.

— Макс, — бросилась на кухню я, — спасибо, но это так страшно дорого… я не могу взять…

— При твоей стипендии дорого, а при моих доходах в самый раз, — спокойно прокомментировал Макс. — Тебе ведь понравилось?

— Конечно, но…

— И никаких «но». Мне этот альбом не нужен, а выкидывать его из-за твоей излишней деликатности было бы глупо, ты не находишь?

— Как — выкидывать? Это невозможно.

— Ну, вот. Значит, бери.

Беседуя, Макс раскладывал по вазочкам какие-то кушанья.

— Мне помочь? — неуверенно спросила я. Я не слишком-то разбираюсь в хозяйстве.

— Нет, справлюсь сам. Сразу предупреждаю, домашних разносолов не получишь. Готовлю я паршиво, так что заказал все в ресторане. Переживешь?

— Конечно, — улыбнулась я, радуясь очередному доказательству отсутствия семьи. — Это что за агрегат?

— Аэрогриль. Очень удобная штука, я обычно только им и пользуюсь. Сейчас горячее будет готово. Хочешь, отнеси вот это на стол. Смотри, какое шампанское! Настоящее французское, «Клико». Ты когда-нибудь такое пила?

— Нет, я никакого не пила. Я не пью, Макс.

— В каком смысле?

— Вообще не пью.

— Почему?

— Не знаю. Не хочется. И папе обещала…

Я вспомнила папины слова.

— Дай мне обещание, — сказал он, отправляя меня в Питер, — что не будешь пить в присутствии посторонних людей. Особенно мужчин. Если уж тебе суждено наделать глупостей, я бы предпочел, чтобы ты пошла на них осознанно.

Впрочем, разве Макс посторонний? Я люблю его, и я сейчас поступаю осознанно, хоть и трясусь, словно осиновый лист. Короче, когда через некоторое время Макс протянул мне бокал с шампанским и решительно произнес: «Пей!», я выпила.

Очнувшись, я не сразу поняла, где я. Взгляд уперся в «Облака», вдруг показавшиеся полчищем сплетенных в экстазе тел. Сердце терзало ощущение непоправимой беды, хотя какой, было неясно. Беды, греха, потери. Я повернула голову, которую пронзила жгучая боль, словно в мозг вонзили иглу. У меня никогда раньше не болела голова. Впрочем, физическая боль тут же отступила перед душевной.

Рядом со мною спал Макс, и лицо его выражало глубокое удовлетворение, переходящее во всеобъемлющее, ничем не замутненное самодовольство. Не замутненное даже счастьем или хотя бы радостью. Если и была радость, то лишь от сознания собственного превосходства. Будто он победил в поединке с противником, которого все считали фаворитом, и теперь готов принимать заслуженные восторги и, самое главное, безмерно восторгается собою сам. От чувства юмора, делавшего Макса таким интересным, не осталось и следа. Неоднозначность, загадочность, возвышающие его над обычными и понятными мальчишками вроде Сашки, тоже исчезли. Рядом со мною лежал самодовольный мужчина, понятия не имеющий о том, что жизнь сложна и многогранна и что любой триумф несет оттенок поражения. В чем причины такой метаморфозы?