Колония нескучного режима - Григорий Ряжский

А девочка, кстати, есть. Лучше просто и быть не может. И возраст. И лицо. И недетская печаль в глазах — отдельно от всего. И самостоятельность. Ницца и никто другой. Милая такая, смешная. Смелая. И бойкая на язык. «Лагерная зассыха», кажется…

Короче говоря, приоритеты были выстроены: сначала изготовить и установить памятник, получить гонорар и сразу вслед за этим начинать заниматься домом и скульптурной мастерской. Прикинул, что памятник в лучшем случае установить получится в самом конце лета, да и то при условии, что удастся договориться в цеху, чтобы отлили без задержек. По всем расчётам, включая накладные расходы, подношения, транспорт, зарплату помощнику из местных или даже двум, ну и прочее, на строительство дома нужная сумма набиралась. Это радовало. Однако огорчало, что сезон для возведения по сути исчерпался: максимум, на что можно было надеяться, это на фундамент, заложенный в сентябре. Но не более того. Ну и пусть, подумал Гвидон, в конце концов, за зиму отстоится, схватится накрепко, а с апреля буду возводить строение. А пока поживём в Кривоарбатском.

Но всё получилось иначе, нежели планировал Гвидон. Весь июнь, пока тянули воду к его участку и устанавливали колонку, он занимался планировкой дома, чтобы по крайней мере можно было в сентябре приступить к фундаменту. С мужиками он на этот месяц договорился, но надо было закупить кирпич и прочее. На это тоже ушла часть времени. Потом следовало оборудовать детдомовское помещение, завезти инструменты, оснастку, поставить кровать, а заодно разместить свои работы, которые надо было где-то передержать до момента готовности собственной мастерской. В общем, мотался между Москвой, Боровском и Жижей.

Клавдия Степановна, узнав о планах скульптора относительно своего участия в высокохудожественном замысле, не стала раздумывать: и помещение нашлось, и позировать согласилась.

Была чрезмерно польщена таким предложением московского ваятеля, не всякой советской женщине, и даже члену партии со стажем, удается Родиной-матерью стать, пускай даже через глину. Характер, правда, проявила, когда узнала, что девочку на эскизе, чью голову она должна прижимать к своей груди, будет изображать девранар Гражданкина, эта чертова девчонка, строптивая воспитанница с детдомовской кличкой Ницца. Поначалу насмерть стояла против. Гвидон уже и так, и эдак подкатывал. Пытался объяснить, что дерзкий характер ребёнка тут ни при чём, как и отметки по учёбе. Лицо! Вот главная сила для успешного воплощения замысла. Глаза! Точёные формы тела. Тонкие руки. Неухоженные в хорошем смысле слова волосы. Печальная недетская улыбка. Это и есть воистину дитя войны.

— А вам известно, уважаемый Гвидон Матвеевич, что эта самая Наталья Гражданкина родилась в застенке? В смысле в заключении. В самом настоящем лагере строгого режима! И что является дочерью преступной матери-убийцы? И она совсем даже не дитя войны, а нагуленное дитя изменницы и лагерницы! — с пафосом выдала Клавдия Степановна, когда он в очередной раз обволакивал её относительно Ниццы.

— Милейшая моя Клавдия Степановна, — увещевательно продолжал нарезать подле директрисы круги Иконников. — Ведь камню, глине или бронзе без разницы, кто она есть на самом деле. Материалу важно соответствие духа, образа и факта! А факт утверждён, — он многозначительно указал пальцем в небо, — райкомом партии, эскиз подписан, а на эскизе лицо воспитанницы Гражданкиной. Ну зачем нам с вами искать себе неприятности? Узнают про ваш категорический отказ, разбираться не станут, закроют проект, и никакой образцово-показательности ждать не придётся. Разве не так, голубушка?

Это добило. Не сколько «голубушка», хотя и было приятно, сколько угроза райкомом партии. А это уже угрожало увековечиванию себя в образе Родины-матери.

С Ниццей поначалу трудностей не возникло. Та поглазела на эскиз, подпрыгнула от радости и спросила, когда ей разуваться. Заодно поинтересовалась, кто за железную тётю будет стоять живой. Узнав, сникла. А сникнув, передумала.

— Я её обнимать не буду. Она гадина. Она же нас никого не любит. Какая она защитница-мать? Она меня «зассыхой» называет, а я не зассыха. Я Ницца. А ей это не нравится. А можно я буду стоять с другой, а она с другой? А потом вместе получится памятник, а?

«Оригинально мыслит», — подумал про себя Гвидон, но в идее отказал. Объяснил настырной девочке:

— Это будет в ущерб произведению искусства. Ты же этого не хочешь, правда, Ницца?

Короче говоря, Гвидону пришлось напрячься. Что он и сделал, включив художественную составляющую:

— А ты представь себе, что это не учительница твоя, а другая женщина, совсем тебе посторонняя. Сможешь так?

Ницца решительно замотала головой:

— He-а, так не получится всё равно. От неё всегда воняет сладким каким-то. Я унюхаю и сразу обратно вспомню, что это она.

— Тогда так… — Гвидон малость покумекал и внезапно надумал беспроигрышный вариант. — Смотри, Ниццуль, ты стоишь, прижавшись к ней щекой, а у тебя в носу полным-полно соплей. И ты как будто собираешься вытереть их об неё, поэтому и прижалась. Просто ждёшь подходящего момента, чтобы незаметно. А если нет соплей, то вроде как ждёшь, пока они соберутся. И так каждый раз. Так у нас получится?

Ницца сосредоточенно прикинула, по её лицу было видно, как она мысленно вырисовывает картинку успокоительного компромисса. И она утвердительно мотнула головой:

— Да, так получится. Так нормально. Так я согласна…

К началу июля в основном все подготовительные дела были завершены, можно было начинать непосредственную работу по скульптуре. Глину притащили мужики, они же месили. Сам начал с глаголя, на него навязал каркас. Сделал быстро и остался доволен. Вообще всё шло на редкость удачно. Подумал ещё тогда, что и сам, оказывается, способен немало придумать, принять ненакатанное решение и его же осуществить без чьей-либо помощи. Раньше подобными нетипичными проблемами занимался исключительно Юлик, выручая и содействуя Гвидоновым делам, от мелочей и до пробиваний существенных вопросов там, где требовалось проявить характер. Теперь, выходит, и сам смог.

Вскоре Ницца в паре с директрисой приступили к позированию. Начал Гвидон с этюдов плюс портрет. Пластилин. В полуметровый размер. Сеансов на семь. Обе честно старались. Обе пытались сохранять неподвижность в ходе работы Иконникова, и обе силились не замечать друг друга. После сеанса Ницца сразу обувалась и убегала. Гвидон предполагал, что в силу повышенного художественного мироощущения Ниццин нос и на самом деле накапливал за время сеанса достаточное количество соплей, и она сбегала, чтобы как можно скорей высморкаться. Клавдия же Степановна сначала медленно, внимательно-ревнивым глазом изучала то, что лепил Гвидон, затем задавала пару осторожных вопросов творческого содержания, типа, не будет ли великовата грудная мышца, она же молочная железа, для образа Родины и не подлепить ли ещё глины, чтобы платье не настолько открывало ноги защитницы сирот. Иконников всякий раз вежливо обещал подумать и провожал директрису с коротким уважительным поклоном.

Ещё начиная с первого сеанса, когда Гвидон скрупулезно объяснял Ницце, как надо правильно стоять, как прижиматься головой и обнимать руками партнёршу, он обратил внимание на стопы Ниццыных разутых ног. Средние пальцы обеих стоп были изогнуты внутрь, напоминая два маленьких лука. Гвидона тогда такое сходство немало удивило. Похожим образом изогнутые пальцы он видел лишь у сестёр Харпер, у их со Шварцем жён. Бывают же совпадения, подумал тогда. Впрочем, работа захватила, и всё несущественное он просто откинул. Про себя лишь успевал иногда подумать, что всё больше и больше с каждым днём ему нравится это девчонка, эта необычная Ницца. Нравилось, что называла его просто Гвидон, без всяких там отчеств. Нравился её недетский острый ум, особое чувство юмора, точность задаваемых вопросов и молниеносная реакция на его занудные ответы. Вот тебе и «зассыха»…