Путешествие в Московию 1664-1665 - Николаас Витсен

Когда посол сказал, что охотно посмотрел бы зверинец царя, пристав ответил, что не смеет даже близко подвести его туда без разрешения.

20 апреля.

Я посетил Аверкия Степановича Кириллова, первого гостя, которого считают одним из самых богатых купцов. Он живет в прекраснейшем здании; это большая и красивая каменная палата, верх из дерева. Во дворе у него собственная церковь и колокольня, богато убранные, красивый двор и сад. Обстановка внутри дома не хуже, в окнах немецкие разрисованные стекла [витражи]. Короче — у него все, что нужно для богато обставленного дома: прекрасные стулья и столы, картины, ковры, шкафы, серебряные изделия и т.д. Он угостил нас различными напитками, а также огурцами, дынями, тыквой, орехами и прозрачными яблоками, и все это подали на красивом резном серебре, очень чистом. Не было недостатка в резных кубках и чарках. Все его слуги были одеты в одинаковое платье, что не было принято даже у самого царя. Он угощал нас очень любезно, беседовал о недавно появившейся комете; русские об этом рассуждают неправильно. Он показал нам книгу предсказаний будущего[240], переведенную на русский язык, будто в ней истинные предсказания, и спросил мое мнение об этом.

У русских принято пить за здоровье царя либо при первом, либо при последнем тосте; и мы это здесь испытали на себе: когда не могли или не хотели больше пить, обязаны были еще выпить, так как царь все же должен долго жить. В этом [тосте] никто не смеет отказать; русским отказ стоил бы жизни или немилости царя.

В этот день царь находился на соколиной охоте в сопровождении, наверно, тысячи людей. Я видел, как он ехал в карете, запряженной шестью лошадьми, и еще шесть лошадей вели впереди. Было много людей с лопатами и метлами, они шли впереди, расчищая дорогу. Многие ехали верхом с привязанными к лошадям маленькими клетками. Когда царь проезжал мимо тюрем, заключенные подымали жалобный плач. Два раза в этот день у нас во дворе возникал пожар.

22 апреля.

Я опять был у митрополита из Газы и, чем дальше, тем больше убеждался в большой учености этого человека; теперь он доверительно рассказал нам об отношениях между ним и патриархом: когда он был прислан греческой церковью к царю и, придя к нему, произнес речь на латинском языке, то патриарх отказался слушать его на столь дьявольском и еретическом языке. Но так как задача состояла в том, чтобы примирить Никона с царем, то грек сказал: "Чего же вы хотите, на каком языке я должен говорить? Вы ведь немой на всех языках, кроме русского, буду ли я говорить на греческом, латинском, итальянском или на языке моей матери!" Патриарх, однако, ничего не хотел слушать, считая только русский язык христианским. Тогда митрополит сказал: "Нет, варвары и то слушают посланников, и вы должны меня выслушать!" Еще он рассказал, как патриарх тайно послал в Грецию человека дурной славы, чтобы оклеветать его там, и как этого человека в Киеве схватили и в оковах привезли сюда, и как патриарх связался с людьми, которые прежде были у митрополита на службе и выгнаны за воровство. Завидуя его учености, его обвинили перед царем в ереси и в изучении латыни, на что он ответил: "Тогда выходит, что все наши церковные отцы, которые оставили нам столь добрые дела, тоже еретики?" Услышав это, царь оправдал митрополита. Он показал нам еще и книгу, присланную для царя из Греции, как нечто священное и драгоценное: в ней были очень древние красивые картины, тщательно нарисованные по древнегреческому обычаю на пергаменте, по размеру ин-фолио[241], на них были пророчества Даниила, откровения Иоанна, вид первой церкви, а также показаны раскол церкви, деятельность первого христианского императора, деяния Магомета и, наконец, его гибель; последнее, сказал митрополит, тоже дано в виде Пророчества, но неизвестно, чье оно. Рядом со всеми этими изображениями для истолкования их были помещены греческие стихи. В конце книги находился список иероглифов, т.е. знаков, и каждый из них означает слово; ему поручили перевести эту книгу и истолковать ее. Царь высоко чтит эту книгу, и кто знает, во сколько тысяч она оценена. Не подумайте, что наши неосвещенные руки могли дотронуться до нее или что мы осмелились просмотреть ее в присутствии русских. Этот господин, однако, знает жизнь, он не только богослов, но еще и политик, воспитанный в школах иезуитов.

Примерно в это же время некоторые здесь сочинили, что средь бела дня видели на небе комету. Об этом пишет из Кремля начальник Холстен начальнику Ван Стадену, будто видели страшную комету в виде змеи с головой как у орла, вокруг шеи полумесяц, на спине кровавая звезда или большая раковина с двумя грифами, а в ней семь кровавых звезд, на конце хвоста — два орла, между раковиной и крылом жезл с красной звездой.

25 апреля.

Из приказа пришло сообщение, что после полудня латинский дьяк Лукиан Тимофеевич [Голосов] привезет послу ответ, что и произошло. Он [дьяк] шел рядом со старшим писцом Памфилом, несшим в руках по виду книгу, которая и была ответной грамотой; они сказали, что их прислали сюда Его Царское Величество и бояре, чтобы передать послу ответ и теперь его подписать, что и было сделано; он писал свою фамилию по всей книге, на каждой странице по букве, а в конце книги подписался полностью; они сказали, что это полный ответ, изменений не будет, и от имени царя обещали, что нас в скором времени отпустят. Некоторые статьи ответа были тут же на месте переведены, например статья, где сказано, что царь обязался в дальнейшем, но не сейчас, дать Их Высокомогуществам требуемый титул, также статья, в которой они обещали в этом году не давать англичанам дегтя. Затем по просьбе дьяка пили за здоровье царя и его сыновей; при этом дьяк привел сравнение Святой Троицы с царем и его сыновьями. Покончив с этим, он хотел выпить за здоровье Их Высокомогуществ во имя дружбы и потому, что это его долг; при этом он высказал много любезностей. Посол же отказался, сказав, что у нас такой порядок не принят, но что он охотно выпьет за здоровье кого-нибудь другого, кого дьяк пожелает[242]. Поняв, что ошибся, он очень смутился, покраснел, не держал больше никаких речей и ушел. Этот господин говорил довольно хорошо по-латыни; еще до его ухода мы спросили, как же так получилось, что русские приняли