Наследница - Екатерина Панова

Что она могла поделать? Ясмин стала Пустой. Хуже, чем Пустой. Одаренный без гражданства совсем не то, что Пустой без гражданства. Пустые никому не нужны — калеки. Поломанные человеческие манекены.

Куклы, внутри которых только кишки.

Замер дара проводился стабильно в конце каждого зачета, а зачёт Ясмин был слишком близко. Считай, вплотную. Всего месяц, и какой бы умной она не была, все узнают, что она пустышка, и ей не дано освоить даже первый уровень.

Она ходила на уроки, возвращалась в холодную ученическую, корпела над учебникам и слайдами, и ненавидела каждую секунду своей жизни. Мастер Тонкой лозы, не зная жалости, третировал ее на каждом уроке, соуровницы смотрели с усмешкой.

Иногда встречались и те, кто не смотрел. Встречались и сочувствующие, но они были ещё хуже. Знали и прятали глаза. Им было неловко.

Не знали о произошедшем считанные единицы, вроде Абаля, который в тот период пропал на полгода. Она точно знала. Ходили слухи, что мастер Тихой волны сочувственно относится к росткам павших тотемов. Тотем Зельмы просил его о защите. Абаль отказал, но их двенадцатилетнего сына взял под покровительство. Тотем Конквисты отослал ему свою дочь, и та стала одной из консулов.

Даже какая-то Ежевика просила его о помощи с гражданством и он дал его всем детям тотема. В минуту отчаяния, Ясмин почти решилась пойти к нему. Пусть поможет. Любой ценой. В обмен на что угодно. Но мастер Тихой волны исчез, и даже Фло не знала, где он.

А дни текли всё быстрей. До зачета оставалась неделя. Мастер Тонкой лозы ходил и облизывался, как удачно нашкодивший кот.

В один из таких дней она вернулась в особенно дурном настроении. Мастер Тонкой лозы трепал ее половину двоечасия. Она была голодна, тело шло мелкой дрожью, не то от усталости, не то от ярости, будущее лежало перед ней и было чёрным, как самая темная ночь.

Она распахнула дверь и совершенно не удивилась, увидев мастера Невидимой сети в собственной комнате. Пришёл добить, мелькнуло в голове. Чтоб не мучалась.

— Доброго рассвета, — вяло поприветствовала она.

Мастер Файон сидел в единственном кресле, развёрнутом спинкой к окну, и смотрел с улыбкой.

— Заката, Ясмин, — сказал он тепло.

— Что? — не поняла Ясмин, уставившись на матера Файон.

Улыбка изменила его лицо до неузнаваемости.

— Доброго заката, — он махнул куда-то за спину, в темное окно, в котором ловились редкие проблески первых вечерних фонарей.

— Ах, да, — все так же неуверенно ответила Ясмин. — Вечер.

Комната с присутствием мастера Файона стала чужой и было непонятно, что она здесь делает. Ей не было здесь места. Нигде не было. Агрессия и здоровая злоба, служившие извечным щитом при любых обстоятельствах, не приходили. Именно сегодня! Ясмин нужна хотя бы одна ночь на подпитку. Вспомнить всех, кого она ненавидит, перечислить их проступки, повторить клятву, вслушиваясь в каждое слово. А вместо этого она стоит перед собственным врагом, голая и беззащитная, как новорождённый котёнок.

Ненавижу, подумала она устало, ненавижу вас всех. Даже Хрисанфа. Его — особенно.

— Напрасно, — сказал мастер Файон, и Ясмин поняла, что произнесла все это вслух. — Что толку ненавидеть людей, которым нет до тебя дела.

— Хочу и ненавижу, — сказала она безразлично. — Вам-то что.

Без всякого стеснения стянула верхнее платье и прошла за деревянную ширму, какие вечно ставили в ученических, и многие брали их себе. Облагородить общажную комнатку. Ясмин тоже взяла. Уже там сняла белое нижнее платье и осталась в тонких штанах и нательной полоске, облегающей грудь. В тёмном зеркале напротив плавала блеклая тощая пигалица со злыми глазами. Кажется, она собиралась отбить Абаля у его кукольной невесты? А-ха-ха… Наверное, была не в себе. С Бересклетами такое случается.

Может, Абаль и не просто пропал, а пропал из принципа. Чтобы не ввязываться в травлю Бересклета. И не помог, и чистеньким остался. Благородненьким. Придёт к шапочному разбору и утрёт слезу на красивой морде, когда ее уже будут упаковывать в вымоченный в уксусном растворе белёный хлопок. И будет транслировать окружающим, чтобы он бы помог, он за справедливость… Он просто не знал. А какой спрос с несведущего господина?

Злоба навалилась душным одеялом. Ясмин чеканным шагом прошла через комнату и зашарила в буфете. Взяла усталого вида яблоко и агрессивно впилась в бочок.

— Вы что-то хотели, мастер Файон? — она нагло опёрлась бёдрами на столешницу и обратила с нему по имени, как близкий друг.

Мастер Файон сидел прямой и бледный, только глаза потемнели, как ром трехлетней выдержки. Ясмин не сразу сообразила, почему он так уставился. Потом поняла. Она же фактически голая. Даже дернулась в сторону шкафа, но после передумала. Тоже мне ценность какая — селедка средней паршивости без верхнего платья. К нему, наверное, пол-Варды ходит в таком виде в надежде, что он снизойдёт. Даже засмеялась.

Замолчала только когда он подошёл вплотную и взял ее за плечи. Качнул к себе, как невесомую тычинку, и жадно поцеловал. У Ясмин яблоко в горле застряло, и большую часть поцелуя она думала не о «святые лилии, как он смеет», а старалась как-нибудь дышать. Когда мастер Файон отпустил ее, она закашлялась. Кусок тупого яблока, наконец, проскочил, и она от облегчения почти повисла на своём кавалере.

Первый раз он взял ее прямо на столе. Второй — на полу. В первый раз ее подташнивало, а во второй, она лежала, закрыв глаза, и пыталась представить Абаля, но у неё ничего не выходило.

Река воспоминаний затопила голову. От памяти больше невозможно было скрыться. Амина смешным образом была участником этих воспоминаний и одновременно сторонним наблюдателем. И все происходящее была похоже не на роман в глянцевой обложке, а на сухое описание насилия в желтой прессе. Мол, такого-то числа, в девять вечера, гражданку Беклетову отловили на улице двое неизвестных… Ну, в случае настоящей Ясмин — известных. И всего один.

Зачёт она к собственному удивлению сдала. Мастер Беглого пера, вечно сидевшая на измерителе, пялилась в нулевые показатели дара, а в карточке писала, что у неё минимальные пятнадцать единиц. Ну а теория и вовсе была ее сильной стороной. Ясмин это настолько шокировало, что она не задала ни единого вопроса, а мастер писала и писала, и ни разу не посмотрела ей в глаза.

Первые два месяца мастер Файон не выпускал ее из поля зрения и приходил каждую ночь. Иногда под утро, но всегда. Ежедневно. Сначала это было почти весело. Смотреть в невинные лица сокурсниц, которые алея шептались о поцелуях, и чувствовать себя зрелой и