Благостный четверг - Джон Эрнст Стейнбек

– Сю-зи… – позвала она еле слышно.

– Кто там?

– Это я, Фауна.

– Чего тебе?

– Ничего. Хотела узнать, все ли у тебя хорошо.

– Да, у меня все хорошо.

Фауна встала на колени, просунула голову в топочную дверцу. Бойлер было просто не узнать. Облые стены нежно голубели; с каждой стороны на месте окна висела приклеенная занавеска с оборками. В комнатке царил дух приятный и женственный. Слабый красный свет печурки озарял койку, на которой сидела Сюзи. В изголовье стояло что-то вроде туалетного столика, с зеркальцем, тазиком и кувшином. Рядом, на полу, – большая жестянка из-под компота, а в ней пышный букет из люпинов и маков.

– Как славно ты здесь устроилась, – сказала Фауна. – Может, пригласишь меня войти?

– Конечно, входи. Только не застрянь в дверях.

– Ты уж помоги, пожалуйста.

С помощью Сюзи Фауна протащилась сквозь дверцу.

– Присаживайся на койку, – оказала Сюзи. – Стула пока нет, но скоро будет.

– Хочешь, мы свяжем тебе крючком коврик?

– Спасибо, – сказала Сюзи, – но я хочу все делать сама… Может быть, выпьешь чаю?

– Да, пожалуй, – рассеянно сказала Фауна. Потом спросила: – Ты больше не сердишься?

– Нет, – отвечала Сюзи. – Ты знаешь, мне здесь очень хорошо. У меня ведь ни разу в жизни не было своего угла…

– Да, ты здесь здорово устроилась. Хочешь, одолжу тебе любую мебель, ну и вообще… Можешь ходить мыться к нам в ванную.

– Спасибо, в «Золотом маке» есть душ.

– Слушай, что ты все «спасибо» да «спасибо»… Ты и так уж меня положила на обе лопатки. Лежачего не бьют.

– Извини, я не хотела обидеть.

– Вкусный чай! Позволь я тебе кое-что скажу. Хочешь слушай, хочешь нет. Я, конечно, наломала дров. Но и ты хороша. Как тебе Дока не жалко? Ты что, до погибели его хочешь довести?

– Постой, ты о чем?

– О том. Поселилась у него под самым носом. Выглянет он в окошко, сразу видит тебя, – говоря так, Фауна заранее сжалась в ожидании взрыва, однако взрыва не последовало.

Сюзи поглядела на свои руки.

– А ногти у меня действительно ничего. На работе целый день руки в воде, так вечером я их мажу кремом. Чтоб кожа не грубела… Ты же сама мне сказала не убегать от судьбы, вот я и не убегаю. Сначала мне, правда, хотелось спрятаться, зарыться куда-нибудь. А потом я раздумала прятаться – вспомнила твои золотые слова. Чего мне скрываться? Кто хочет, пускай смотрит.

– Но разве этому я тебя учила? – робко попыталась возразить Фауна.

– Погоди, дай досказать. Ты там что-то говорила про Дока. Так вот, запомни хорошенько и другим скажи, чтоб мне десять раз не повторять: до Дока мне никакого дела нет. Все, забудьте! Встретила я его, пришлась не по вкусу – плохая оказалась… Может, и не будет больше в жизни такой встречи. Ну, а если будет – если найдется для меня парень, – я уж постараюсь быть хорошей. И с виду, и в душе. Чтоб никто про меня худого слова сказать не мог. Но это все фигня. Главное, я хочу жить спокойно, чувствовать себя человеком. Понятно?

– Понятно. Только ты, пожалуйста, не выражайся.

– Я уже давно не выражаюсь.

– А кто только что сказал «фигня»?..

– Ладно, ты меня с толку не сбивай. Ты поняла, что я тебе сказала?

– Конечно, конечно! Я только не понимаю, почему ты не хочешь помощи от друзей.

– Потому что хочу всего добиться сама. А если не смогу, разве я чего-нибудь стою?

– Но ты же одолжила денег у Джо Блейки.

– Правильно. Ведь он не друг, а полицейский! Он даже хотел меня выслать из Монтерея. Как отдам ему долг, может, и станем с ним друзьями.

– Я смотрю, ты себя не жалеешь.

– Что делать, – пожала плечами Сюзи, – пожалеешь, больше навредишь.

– Вот-вот, всегда ты такая была, – вздохнула Фауна. – Поэтому в «Стяге» толку из тебя и не вышло…

– Я знаю, кто я была, – сказала Сюзи. – И кем хочу стать, тоже знаю.

– Женой Дока? – выпалила Фауна.

– Тьфу ты! Да усвой же ты наконец: с этим кончено. – Ну, я, пожалуй, пойду… – уныло промолвила Фауна. Поставила чашку с блюдцем на туалетный столик, опустилась на четвереньки и поползла к дверце. – Подтолкни меня, Сюзи.

Фауна выдавилась из бойлера, словно паста из тюбика.

– Обожди, Фауна! – послышалось вслед. Фауна развернулась, снова просунула голову в дверцу. – Ты, пожалуйста, не обижайся, – оказала Сюзи. – Лучше тебя у меня никогда друга не было. Я не с тобой свожу счеты, а сама с собой. Помнишь, я всегда на всех набрасывалась? Так, оказывается, злиться-то надо было на себя… Вот полажу сама с собой – глядишь, и с другими сумею поладить.

– А что если Док придет с повинной головой?

– Нет уж, мне такой добычи не надобно. Пусть он хоть вообще без головы придет… Что разбилось, того не склеишь… Вот если понравится мне другой человек, сумеет доказать свою любовь – я этого человека сделаю счастливым…

– Знаешь, я по тебе скучала, – сказала Фауна.

– Ничего, разберусь со своими делами, будем почаще видеться. Я тоже тебя люблю, Фауна.

– Перестань. Не смей мне таких слов говорить, – Фауна всхлипнула и захлопнула топочную дверцу.

Совесть – удивительное и таинственное порождение сознания; именно она повинна в том, что наш жизненный путь столь неисповедим, столь комичен и столь мучителен. Зародилась она, вероятно, в смятенной душе тех первобытных индивидуалистов, на которых сообщество воздействовало силой своей нелюбви. Кто знает, может, совесть пускает корешки и расцветает в чувствилище нашем благодаря питающим ее выделениям некой таинственной железы? Кто знает, не оттого ли человек обрекает себя на муки совести, что чует в них средство возвестить равнодушной вселенной о своем существовании? А может быть, мука есть величайшее наше наслаждение?.. Как бы то ни было, мы предаемся мукам совести так же радостно самозабвенно, как кошки – любви; от сознания своей вины готовы выть, как волки на луну; ни одного человека в мире не удостоим таким жгучим презрением, как самого себя…

Если и жил на свете смертный, которому недоступны были подобные муки и радости, то это Элен. Для пробуждения совести требуется известная самоуглубленность, а откуда ей взяться у человека, начисто лишенного рефлексии? Жизнь для Элена была чем-то вроде проходящего поезда для мальчишки, который с открытым ртом, с волнением в легком сердце смотрит изумленными глазами на летящие мимо вагоны.

Элен никогда себя ни в чем не винил, ибо был и впрямь невинен, как младенец. Его воспитание и образование Мак описал следующим образом: «Четыре года отсидел в простой школе, четыре – в исправительной, ни там, ни там ничему не научился». Даже исправительная школа, где порок и преступление относятся чуть ли не к числу обязательных предметов, не смогла испортить Элена. Вышел он оттуда таким же чистым душой, как и поступил. Впрочем, некоторые преступные деяния были бы ему по силам – не хватало лищь сосредоточенности, и неизвестно, как бы сложилась его жизнь, если б судьба не дала ему в друзья Мака с ребятами и Дока. Мака Элен почитал величайшим человеком в мире, а Дока вообще не относил к разряду смертных. Иногда он вместо Бога молился Доку.