Голая королева - Татьяна Гармаш-Роффе

Аля рассмеялась.

– До чего же ты прост, Филипп!

– А что? Разве плохо?

– Для тебя, наверное, хорошо.

– А ты, значит, такая особенная, для тебя, значит, не хорошо… – начал заводиться Филипп.

«Пусть заводится, – бодрилась Алина, – именно это мне и нужно сейчас…»

Их разговор был прерван телефонным звонком. Звонила, несомненно, Марго. Филипп нехотя встал и без всякого энтузиазма спустился вниз к телефону. Аля последовала за ним.

Слушая, как он мучается и путается в объяснениях, Аля сама взяла у него из рук трубку.

– Я никуда не буду звонить, Марго… А вот так, без всяких объяснений. Звоните сами, если вам так хочется. – И она передала трубку Филиппу.

Марго, судя по всему, крепко отчитала Филиппа, так что он был красный, как помидор, когда закончил разговор. Аля, глядя на него, рассмеялась:

– Что, намылило шею начальство?

Филипп посмотрел на нее. Она была необыкновенно хороша… Этот смеющийся нежный рот… Эта тонкая гибкая шея… Эти близорукие, сиреневые, с огромными кошачьими зрачками глаза!..

Он вскочил. Аля тоже. Он кинулся к Але. Она помчалась от него. Она смеялась, она дразнила его. Она заставляла его принять игру.

Он бегал, разгораясь, за ней по комнатам. Аля носилась вокруг стола, Аля запрыгивала на диван, пробегая по нему на другую сторону, юбка вспенивалась над ее округлыми коленками, открывая быстрые белые ноги…

Заливисто хохоча, Аля опрокинула ему под ноги стул, потом другой и третий и, пока он путался в них, бросилась в коридор. Еще немножко, и она была у двери!

Заперта, конечно. Ничего, вот замок – р-раз! А, черт, еще один! Нет, не в эту сторону! Ну, быстрей поворачивайся!..

Нет, не может быть! Третий замок тоже заперт! В какую сторону?! Скорее, Аля, скорее!

Поздно. Он настиг ее у дверей.

– Вот ты как, – сказал он, отдуваясь. – На этот раз не уйдешь.

Он прижал ее к дверям. Как тогда, днем, к стенке. Но теперь он не целовал, не ласкал ее – он просто начал расстегивать шорты… Расстегнул.

– Нет, Филипп, нет!

– Да, моя маленькая, да! Да, моя девочка! Сейчас Марго приедет, больше ждать некуда…

Он начал сдирать с нее трусики, нетерпеливо прижимаясь к ее животу мощно вздыбленным пенисом, мешая сам себе; трусики не снимались, завернутый передний край юбки падал между ними, разделяя два жарких тела, Аля пихалась и царапалась.

– Ты ушла от мужа, – дышал он ей в ухо, – правда, ты ушла от мужа? Возвращайся ко мне, я тебе все прощу, я люблю тебя, слышишь, я люблю тебя, – бредил он, – и ты меня любишь, правда ведь, любишь? И эта маленькая писечка, – он загреб в горсть ее лобок, – хочет меня! Признайся, твой старикашка не умеет, как я…

Там, сзади нее, под ее правым локтем, был последний неоткрытый замок – только бы повернуться, только бы повернуть круглую шайбочку, только бы!..

Задыхаясь от желания и нетерпения, Филипп потянул ее колено к себе на бедро, шаря руками под ее беспрестанно падающей юбкой…

Письмо! Она не перепрятала из кармана письмо!

Все. Карман легко царапнул его по руке. «Что там у тебя? Что ты за ерунду в карманах носишь, царапается – мало твоих ногтей…» Он отпустил ее колено, его штаны съехали, и он так и стоял, все еще прижимаясь к ней обнаженным горячим низом и откинувшись назад верхом… Его глаза бегали по бумаге.

Когда он закончил читать, он отодвинулся от нее, застегнул шорты и странно посмотрел на нее.

– Значит, письмо ты мужу на столике оставила…

Она хотела было ему сказать, что это черновик, что письмо она действительно оставила… – но поняла, что бесполезно, он уже ей не поверит. Он отодвинул ее от дверей, заново закрыл все замки, подтолкнул в комнату. Ей пришлось вернуться.

Она не представляла, что ее могло ожидать теперь.

Без всяких комментариев Филипп придвинул ей телефон, и Аля поняла, что выхода у нее больше нет. Что надо хотя бы сделать вид, что она звонит… Может, набрать какой-нибудь посторонний номер? Выпалить ошарашенному незнакомцу все, что она должна сказать, и повесить трубку? Что же придумать, что же предпринять?

Аля взглянула на часы: Марго скоро приедет. Не убьют же они ее, правда?

Филипп, все также молча, опять подтолкнул к ней телефон. Придется звонить…

Аля решилась. Она набрала, щуря без очков глаза, номер. И сразу же нажала на рычаг:

– Я не могу говорить, когда ты у меня над душой стоишь. Если ты хочешь, чтобы я хорошо сыграла свою роль, уйди. В другую комнату. Чтобы я тебя не видела.

– Хорошо. Но я буду слушать.

– Слушай, если тебе так хочется. Главное, чтобы я тебя не видела.

– Я уйду, когда ты номер наберешь. Я хочу видеть, какой ты номер набираешь.

Ну что ж, он не оставил ей выбора. Аля набрала свой домашний номер и сделала знак Филиппу удалится. Тот послушно завернул в дверной проем соседней комнаты.

Трубку снял Алекс.

– Алекс… Я от тебя ушла, понял? Мне от тебя ничего не надо. Не ищи меня. Я дам о себе знать сама, – выпалила Аля в телефон. И прежде чем Филипп успел подскочить, она уже разъединилась.

…Он бил ее и целовал. Целовал и бил.

Ее лицо горело от его пощечин, ее губы распухли от его поцелуев.

Сначала она сопротивлялась, пыталась вырваться, убежать. Но это только распаляло Филиппа.

Он охотился. Он отпускал ее, следя за ней хищным взглядом; и снова настигал, сминал, заламывал руки, ласкал; и вновь давал ей уйти, не упуская из виду, следуя за ней глазами, готовый к броску, и снова нападал, опрокидывал, целовал, бил…

У нее больше не было сил. И она сдалась.

Он овладел ее неподвижным телом на полу, грубо, уже без ласк, без всех тех сладостных штучек, которые он умел делать и которые она когда-то так любила. Аля, механически содрогаясь от мощных и грубых натисков его тела, безразлично смотрела в потолок невидящим взглядом. Возбуждение, которое Филипп в ней вызывал еще сегодня утром, исчезло, развеялось, сменилось холодной усталой горечью. Тело не отзывалось на насилие. Он даже ей не был противен, он был ей никак. Противна была ей она сама; вся ее жизнь была ей – противна. Она все делала не так, она жила – не так, и все было ее виной – все, что с ней случилось.

…Закрывшись на кухне, она стояла у умывальника, глядя на свое отражение в мутном зеркале и вспоминая вчерашний (как странно – всего лишь вчерашний!) вечер, свою светлую спальню, свое огромное зеркало на туалетном столике, в котором она так легкомысленно обсуждала со своим отражением уход от Алекса… В этом чужом зеркале, висящем в неуютном закутке чужого неуютного дома, она себя не узнавала, словно само ее отражение стало ей чужим. Оно расплывалось и кривилось, оно дразнилось, оно создавало карикатуру на нее… Или что-то изменилось в ней?