Князь тумана - Мартин Мозебах

Лернер выпил большую кружку пива. Ресторан был обставлен под пивной погребок, который напоминал бы северянам-мекленбуржцам о Баварии. Город точно вымер. Вся светская знать Шверина была сегодня во дворце или у советника коммерции Граугофа на маскараде планет. Этот магнит вымел всех подчистую, не оставив для ресторана ни одного метеора. Шверинцы, не приглашенные к Граугофу, принадлежали к серой массе засевшего в своих унылых жилищах мещанства. А что если позвонить сейчас госпоже Ганхауз? Ему не терпелось сообщить кому-нибудь о своем успехе. Знает ли Шолто, какой фурор вызвал его посланец?

"Я жду от вас, что вы будете держать меня в курсе любого шага в отношении Медвежьего острова! Мне нельзя быть в неведении… Впредь… На ваше усмотрение. Сделайте одолжение, пошлите ему рукопись…" — вот каким языком разговаривают с Лернером после молодецкого демарша на Медвежьем острове!

Перед мысленным взором Лернера, как наяву, проходило все, что он только что пережил. Полученные приказы, конечно же, подлежали немедленному исполнению. Послезавтра все материалы по Медвежьему острову будут вручены господину генералу фон Позеру, как сказано, по поручению герцога. "По приказанию его высочества посылаю вам…" — так будет начинаться его сопроводительное письмо.

А что потом? Лернер так точно вспомнил недавний диалог, что смысл слов вдруг пробился сквозь то настроение, в котором они были восприняты. Так что же конкретно он получил в руки? Что, в сущности, можно было рассказать госпоже Ганхауз? У него вдруг возникло такое чувство, словно ему снится сон, в котором ты никак не можешь выполнить какую-то простую задачу, оттого что все, за что ни возьмись, ускользает сквозь пальцы, не задерживаясь в руках. Неужели он неправильно истолковал настроение, с которым его приняли во дворце? В конце концов, ведь не всякого немца, предложившего неплохую коммерческую идею, пригласят в Голубой салон шверинского дворца делать доклад перед узким кругом сиятельных и компетентных слушателей! Следовательно, сам факт приглашения мог служить верным знаком, но вот только знаком чего? Нет, он не желает разбирать по косточкам великое событие своей жизни! Он выступил прекрасно. Он был горд собой. Зря господин Коре не похлопотал о том, чтобы получить приглашение на этот доклад, вместо того чтобы плясать на балу со своими дамами. Лернер оставил позади мир гостиничных номеров, где только работают языком, грозятся что-то сделать и витают в фантазиях. Его слово имеет вес для людей, занимающихся реальной политикой. Ему не приходится жаловаться на недостаток интереса в этих сферах. Герцог взял его под руку: "Почтеннейший…" Это тоже можно положить на чашу весов. Крахмальная сорочка размякла. К приходу госпожи Коре он тоже будет выглядеть будто только что с бала. Пускай не думает, что он тут ее дожидался!

Теодор Лернер вышел на улицу. Переулками выбрался к озеру. Путь вел прочь от дворца. Чем дальше он от него уходил, тем громаднее казалось строение из разноцветного мрамора — театральные кулисы в лунном освещении. Потянулись виллы с участками на берегу озера. Из-за заборов на улицу смотрели стеклянные веранды, на озеро выходили эркеры.

Вилла "Вальтаре" была отделана под фахверковое здание. При ней имелся длинный участок. В доме не светилось ни одного окна. Наполовину скрытый деревьями, он виднелся сгустком ночной черноты. А вот и боковая калитка, о которой говорила Эльфрида. Все верно, калитка не заперта. Петли даже не скрипнули. Отсюда можно пройти до самого озера, все время оставаясь в густой тени рододендровых кустов. Несмотря на обширность участка, для этого потребовалось сделать всего несколько бесшумных шагов по грунтовой дорожке.

Лернер невольно вздрогнул, вдруг очутившись перед готическим фасадом проступавшего во мраке светлым пятном белого лодочного сарая, служившего одновременно купальней. Дверь отворилась.

— Сударыня? — шепотом позвал Лернер.

Ответа не последовало. Он снова отступил в кусты. Ни за что он не переступит порога, за которым царит темнота. На небе сияли Орион и узкий серп месяца. Со стороны дома послышались голоса. Негромкий женский смех. Затем перед взором Лернера возникло видение. На холмике среди открытой лужайки стояла женщина в сверкающем одеянии, в руке она держала скипетр, увенчанный миниатюрным серебряным месяцем.

В надвратной арке одного рыцарского замка, в продуваемом сквозняком каменном тоннеле, висела когда-то голова сказочного коня Фаллады, который, даже будучи обезглавлен, продолжал вещать человеческим языком. В Шверине старый замок, похожий на тот, о котором повествует сказка, давно был снесен и заменен современным, инкрустированным мрамором дворцом, чьи архитектурные украшения зеркально отражались в озере с плавающими по нему лебедями. Наполовину парижский Hotel de Ville[32], наполовину Флорентийский собор — здание герцогской резиденции недаром поразило воображение Теодора Лернера. Вещая лошадиная голова, сообщающая о разных неприятных для властителя секретах, тут явно была бы неуместна, да и наследственные правители Мекленбурга давно уже не только не творили, но даже не помышляли о том, чтобы творить неправедные дела. И, однако же, среди ста комнат дворца была одна, особенно дорогая сердцу герцога, в которой стены были тесно увешаны отрезанными звериными головами, с тех пор как герцог-регент Йоганн Альбрехт поохотился в саваннах и джунглях Восточной Африки. Над камином из стены высовывался располовиненный лев, словно, будучи застрелен, он обрел способность проникать сквозь толстые стены. Похожие на гербовые щиты деревянные доски служили фоном для закрепленных на них голов всевозможных антилоп. Над все еще кротко и пугливо взиравшими оленьими глазами (хотя и стеклянные, они казались одушевленными) торчали, вспарывая воздух, острия прямых и винтообразных рогов, закрученных в штопоры, вытянутых стилетами или тонкими саблями, толстых и лоснящихся чернотой или изящных и точеных. Главное, они были большими. Каждый охотничий трофей свидетельствовал о привольных молодых годах, проведенных на раздолье охотничьих угодий. Желтые слоновьи бивни расположились воротами. Под ними стоял ящик с серебряной насечкой, в котором хранились изысканные ликеры. При всей современной роскоши охотничья комната хранила на себе отпечаток походного, хотя и барского, шатра. На уровне щиколоток скалили клыки четыре тигриные морды. Но, начиная от морды, тигры стелились по полу гладкими коврами, от тел были оставлены одни лишь шкуры. А если бы герцогу пришлось прочесть в любимой комнате что-нибудь неприятное, он имел возможность, разорвав лист, бросить ненужную бумагу в корзину из слоновьей ноги. Здесь все было готово для того, чтобы среди зеленых лиственных лесов и сырых лугов Мекленбурга воскрешать воспоминания о незабываемых охотничьих деньках на лоне сухой и желтой песчаной равнины. После доклада Лернера герцог облачился в "промежуточный" мундир, без знаков различия, и, поглядывая на далеких лебедей за окном и евнухоподобно расплывшуюся морду бегемота у себя под боком, размышлял над вопросом, который равнодушным, можно сказать, даже скептическим, тоном высказал ему камер-юнкер фон Энгель.

Джентльмен ли Теодор Лернер? Вопрос господина фон Энгеля звучал не совсем так, но герцога устраивала сейчас именно такая формулировка. В Африке ему много раз доводилось встречаться с англичанами. В таких встречах всегда было много привлекательного, но и много такого, что вызывало тревожные мысли. Что делает этих людей такими уверенными в себе? Их никогда нельзя было упрекнуть в недостатке вежливости, но когда они, стоя перед герцогом руки в брюки, обращались к нему "сэр", то всегда чувствовалось, что под наружным лоском скрывается колоссальный запас потенциальной наглости. В Африке, даже попадая в немецкую колонию, они держались так, будто тут все им принадлежит. Африку и Азию они считали своими законными игровыми площадками. Можно подумать, что африканские культуры каменного и бронзового веков и окуклившиеся в своей изысканной утонченности до полной неподвижности азиатские культуры только и ждали того, дабы на их землю ступила нога англичанина, чтобы наконец-то попасть под управление английских голов и отдать свои богатства на разграбление английским рукам. Английские вещи домашнего обихода и английский распорядок, судя по всему, лучше всего приживались под натянутыми москитными сетками. Наливать виски надлежало смуглокожему бою, резиновую ванну следовало наполнять водой под крики обезьян и попугаев. Будь то перед соломенными хижинами зулусов или шикарами[33]Бихара[34]на фоне муссонного небосвода, поблизости всегда оказывался английский полковник или епископ-миссионер, пишущий с них этюд акварельными красками. У герцога имелся отличный альбомчик такого рода с рисунками капитана Артура Бошана; немало найдется англичан, которые, встретив на бумаге эту фамилию — Beauchamps, не сумеют ее правильно прочесть. И вот подобные господа с подобными непроизносимыми фамилиями претендуют на такое внимание к своим особам, что немецкому герцогу остается только удивленно развести руками!