Свободу медведям - Джон Ирвинг

Итак, Шушниг оставляет президента Микласа с бременем тревожного вопроса о новом канцлере. Старый Миклас через это уже проходил. Четыре года назад, во время нацистского путча, несчастный Дольфус убит в святилище своего канцлерского кабинета; и целый двор бандитов внизу, ожидающих момента, когда направить толпу туда, куда повернет дьявол; тогда Миклас обратился к Шушнигу. Сейчас у Микласа есть время до семи тридцати. Поэтому старый президент отправляется на поиски нового канцлера.

Есть преданный начальник полиции Скубл, но Скубл отпадает — он известен в Берлине, поэтому его назначение вызовет лишь раздражение Гитлера. Есть доктор Эндер, специалист по конституционному праву, который полагает, что его амбиции относительно поста канцлера уже удовлетворены — он лидер прежнего правительства. А генерал Шилхавски, главный инспектор вооруженных сил, заявляет, что он офицер, а не политик. Так что Миклас не находит желающих.

Жаль, что он не знаком с моим дедом, который, вероятно, согласился бы поучаствовать в очередной интриге.

Дедушка, который припарковал такси и запер его возле церкви Святого Карла, ведет Хильке домой. Игнорируя протесты бабушки, они заглядывают к Зану Гланцу. Лишенный своих жестянок и последней когтистой лапы, орел лежит с торчащими за край кровати ногами: коротка для него девичья кровать Хильке. Из уха его высунулось куриное перо. Стеганое розовое покрывало придает ему уютный вид, он спит посреди всяких безделушек, в сказочном царстве комнаты моей матери. Хильке снова подтыкает ему одеяло, и он спит до самого ужина; он спит ровно до семичасового выпуска новостей Радио Иоханнесгассе. Дед не может позволить Зану пропустить новости.

Объявлено об отсрочке плебисцита и отставке кабинета в полном составе, кроме Зейсса-Инварта, который остается на своем посту министра внутренних дел.

Зан Гланц еще не вполне пришел в себя, когда он молча возвращается в постель, старый Миклас продолжает сидеть в своем кабинете президента, наблюдая, как стрелки часов приближаются к семи тридцати. Время ультиматума маршала Геринга истекло, а Зейсс-Инкварт все еще не стал канцлером Австрии. Миклас отказывается официально назначить его на пост.

Тогда Курт фон Шушниг совершает последний и решающий прыжок назад в своей карьере — отдает генералу Шилхавски секретный приказ отвести австрийские войска от немецкой границы, не оказывать сопротивления, наблюдать и, возможно, окопаться за рекой Энс. В любом случае у австрийской армии боеприпасов только на сорок восемь часов боевых действий. Так зачем же проливать столько крови? Кто-то звонит из Зальцбурга, чтобы сообщить, что немцы пересекают границу; это неправда — тревога ложная, но это снова тот случай, когда, снявши голову, по волосам не плачут, и Шушниг не ждет подтверждения. Он отступает назад.

В восемь он просит Радио Иоханнесгассе предоставить ему эфир для официального заявления. Микрофон установлен на перилах парадной лестницы в здании на Баллхаузплац. И дедушка снова будит Зана.

Шушниг печален и никого не упрекает. Он говорит об уступке перед силой, об отказе от сопротивления. Он говорит, что заявления берлинского радио о потрясших страну бунтах рабочих являются ложью. В Австрии Шушнига не бунтуют; ее принуждают печалиться. Во всем представлении лишь единственное высказывание трогает сердце дедушки — это грубоватая вспышка уполномоченного по пропаганде культуры, старого калеки Хаммерштейна-Экворда, который хватает микрофон, когда канцлер заканчивает речь, и, пока техники не успели отключить его, бормочет:

— Да здравствует Австрия! Сегодня мне стыдно быть немцем.

Дедушке грустно слышать это. Видно, даже такой закаленный старый инвалид, как Хаммерштейн-Экворд, считает германский дух чем-то присущим его крови и смотрит на немцев как на нацию, к которой должна принадлежать и Австрия.

Но мой дед никогда не разделял подобной точки зрения.

— Собирайся, мутти, — говорит он. — Тут за углом такси с полным баком бензина.

Но моя мать берет за руку Зана Гланца, она как никогда крепко сжимает ее и ждет, когда Зан поднимет на нее глаза, ее пальцы на его руке словно говорят: Хильке Мартер никуда не поедет, не станет собираться, не станет ничего паковать, пока этот орел не придет в себя и не выразит ясно своего мнения.

А в это время Миклас, ясно выразивший свое мнение, сидит совсем один, отказывается принимать отставку Шушнига и по-прежнему говорит о сопротивлении — не имея ни единого австрийского солдата между германской границей и рекой Энс. В кабинете федерального президента генерал-лейтенант Муфф, военный атташе Германии в Вене, заверяет, что сообщение о пересечении немецкими войсками границы не более чем ложная тревога. Но они ее пересекут, заявляет Муфф, если Миклас не назначит Зейсса-Инкварта канцлером. Возможно, старый Миклас не так уж напрасно упорствует, как это кажется; возможно, он даже разгадал тайное желание Гитлера узаконить захват. Однако настойчивый Муфф не отстает от него: известно ли федеральному президенту, что все австрийские провинции находятся сейчас в руках местных австрийских нацистов? Знает ли президент, что Зальцбург и Линц предоставили бразды правления местным членам националистической партии? Выглядывал ли президент хотя бы в коридоры за пределами своего кабинета, где нацистская молодежь Вены раскуривает сигареты и насмешничает с балкона парадной лестницы; они пускают кольца дыма вокруг головы деревянной Мадонны, установленной в память о несчастном Дольфусе.

В одиннадцать настойчивый Муфф все еще поет соловьем. Зейсс-Инкварт перепроверяет список своего предполагаемого кабинета. Миклас, на десятом часу своего сопротивления, рассказывает анекдот о Марии-Терезии.

В одиннадцать мой дед принимает решение по поводу серебра и фарфора. Фарфор легко бьется и нелегко продается. Так что фарфор останется в Вене, а серебро поедет с ними. Поедет или останется Зан Гланц, по-прежнему определяется пальцами моей матери.

— Это не значит, что они введут войска, — говорит Зан. — И куда вы собираетесь ехать на моем такси?

— Это значит, что они точно введут войска, — возражает дед, — а на такси мы поедем к моему брату. Он служит почтмейстером в Капруне.

— Но это все та же Австрия, — удивляется Зан.

— Это в городах будет небезопасно, — говорит дед. — А Кицбюэльские Альпы — настоящая глушь.

— Настоящая глушь, в которой можно помереть с голоду? — говорит Зан.

— Библиотекари откладывают кое-какие деньги, — возражает дедушка.

— И как вы собираетесь забрать их из банка, — спрашивает Зан, — посреди ночи?

А дед отвечает:

— Если ты решишь остаться на какое-то время, Зан, то я мог бы доверить тебе свою банковскую книжку, а ты переслал бы нам чек.

— Вашему брату, почтмейстеру, разумеется, — говорит Зан.

— Но почему мы не можем уехать утром? — спрашивает Хильке. — Почему Зан не может поехать с нами?

— Если хочет, то может, — говорит дед. — Тогда я останусь до утра, а Зан повезет вас.