Сокровище Великих Моголов - Наталья Александрова

– Великий, прошу, не подходи! Это зрелище не предназначено для твоих глаз!

– Я лучше знаю, что предназначено для них и что не предназначено! Кажется, я пока еще падишах, и мои слова что-то значат!

– Даже падишах не властен над жизнью и смертью!

Властные ноты в голосе повелителя сменились жалкими и умоляющими.

– Прошу тебя, дай мне взглянуть на нее!

Лекарь послушно отступил от кровати.

Шах-Джахан склонился над любимой женой – и в первое мгновение не узнал ее.

Прекрасное лицо Мумтаз-Махал потемнело от перенесенных страданий, на скулах ее пламенели пятна лихорадки, губы были искусаны, они потрескались и побледнели. Глаза, которые он так любил, горели лихорадочным огнем.

Падишах почувствовал, что по щекам его стекают слезы, и не мог остановить их.

– Луноликая! – проговорил он тихим, охрипшим от слез голосом. – Свет моей жизни! Звезда моего сердца! Прекраснейшая роза моего сада! Не оставляй меня!

– Господин мой… – отозвалась Мумтаз едва слышно. – Господин мой, прошу, не смотри на меня… я сейчас, должно быть, уродлива, как старая торговка с базара… как дряхлая дамасская нищенка… я не хочу, чтобы ты запомнил меня такой…

Голос ее совсем стих, веки опустились, но она еще дышала.

– Не оставляй меня! – повторил падишах, схватившись за грудь. – Солнце без тебя не будет светить мне! Мир без тебя опустеет! Сердце мое без тебя остановится!

Потом он выпрямился, посмотрел на лекаря:

– Спаси ее! Верни ее к жизни! Я осыплю тебя золотом! Я осыплю тебя рубинами и изумрудами! Ты станешь самым богатым человеком в моем государстве!

– Великий, я делаю, что я могу… но что я могу? Я не Аллах и не волшебник, я всего лишь человек. Госпожа потеряла слишком много крови, и спасти ее может только чудо.

В глазах падишаха вспыхнула ярость.

– Если ты не спасешь ее, еврей… если она умрет… я предам тебя смерти! Страшной смерти! Я прикажу палачу разорвать тебя на мелкие куски! Ты будешь молить его о смерти – но смерть не придет, пока я не прикажу! А потом, после того как ты умрешь, я велю скормить твои останки собакам!

– Великий! Конечно, ты властен над моей жизнью и смертью, ты можешь казнить меня, когда пожелаешь – но ни ты, ни я не можем продлить жизнь госпожи, если на то нет воли Аллаха. Я делаю, что могу, и стараюсь вырвать ее из когтей смерти, но твои угрозы не помогут продлить ее жизнь даже на минуту… конечно, ты можешь казнить меня, если пожелаешь, но если ты сохранишь мою жизнь – я тебе еще пригожусь. Ведь у тебя еще много жен и детей, а я неплохой лекарь… я верно служил тебе многие годы…

– Прости меня, старый человек… – Падишах опустил глаза. – Я знаю, что ты не виноват… знаю, что ты сделал все, что мог… не я угрожал тебе – то было мое отчаяние. Сделай, что можешь, сделай, что в твоих силах – остальное же в руках Аллаха.

– Я сделаю все, что смогу, Великий, но прошу тебя – не терзай свое сердце, покинь эти покои, подожди за дверью. Я сообщу тебе, если что-то изменится.

Падишах вытер слезы и вышел из опочивальни.

Он снова ходил по комнате, как зверь по клетке, ожидая известий и страшась их.

Прошел еще час, и дверь спальни открылась.

На пороге стоял лекарь.

Он ничего не сказал – но падишах понял все и без слов по его горестному и сокрушенному лицу.

Асаф-бек день за днем приходил к воротам дворца.

День за днем к нему выходил знакомый служитель. Он разводил руками и тяжело вздыхал.

– Светоч Мира никого не принимает!

– Но ты взял мои деньги, мошенник!

– Афганец, ты меня не слышишь? Я и рад бы тебе помочь, но падишах никого не принимает. Ни-ко-го! Он только что потерял свою любимую жену Мумтаз-Махал и пребывает в скорби. А деньги твои… они уже разошлись, тут уж ничего не поделаешь. Жизнь в столице такая дорогая! Здесь за все нужно платить.

Проснулась я от грохота и сразу не смогла понять, что вообще происходит и где я нахожусь. Потом я услышала стон, кряхтение и оханье. Ну, что-то слышится родное…

Я открыла глаза и села. Оказалось, что сижу я на диване, а рядом на полу ворочается что-то большое и неуклюжее. Я посмотрела на часы и ничего не увидела, потому что помещение находилось в полной темноте.

Вот именно, судя по ощущениям, проспала я довольно долго, а в комнате темно. Никакого лучика света не пробивается в окна, шторы, что ли, такие плотные?

Очень осторожно я спустила ноги с дивана и нашарила свои кроссовки. Затем осознала, что спала одетая, только курточкой прикрылась, и наконец вспомнила все.

В этой комнате не было окон, оттого так темно в любое время суток. Зато была дверь, точнее, небольшая дверца, которая с той стороны выходила в холодильник.

И где тут у них свет включается? Вроде бы возле письменного стола.

Удалось добраться до выключателя без особых приключений. Ну, подумаешь, пару раз наступила Сарычеву на ногу. Или на руку, в темноте не определила. А когда зажглась люстра разноцветного стекла, я увидела такую картину.

Сарычев сидел на полу, морщась и потирая бок. Те два кресла, на которые я пристроила его вечером, раздвинулись, одно вообще опрокинулось.

Он сощурился на люстру и посмотрел на меня с ярко выраженным страданием на лице.

– Говорил тебе, что кресло не выдержит, – вздохнул он. – Никогда ты мне не веришь…

– Ничего, это даже хорошо, что ты свалился, – хладнокровно ответила я и показала ему часы. Было без пяти семь.

– Так бы мы проспали, и нас тут обнаружили бы. И сдали полиции. Думаешь, начальник этой лаборатории поверил бы, что ты – призрак графа Шереметева?

– Ах да. – Сарычев потер лоб. – Этот чокнутый Филимонов… я про него забыл…

– Так что сейчас мы успеем собраться и уйти вовремя. Институт начинает работать с десяти, ну, самые упертые трудоголики приходят к девяти, начальство, как всегда, задерживается. Охрана утром обхода не делает, им лень.

– Ты откуда знаешь?

– А я в таком же НИИ подрабатывала лаборанткой, когда в универе училась. Все порядки их изучила.

– Ты училась в университете? – Сарычев, успевший к тому времени встать, едва не сел мимо кресла.

– А что такого? – обиделась я. – Ну, училась, два года, только потом ушла, потому что родители денег не смогли больше присылать, есть нечего стало…

На самом деле я бросила учебу, потому что было невыносимо скучно идти по папочкиным стопам, но про это рассказывать не хотелось. Сарычеву это знать не обязательно.