Лишённые родины - Екатерина Глаголева

…В большом зале на первом этаже Нового замка повисла мрачная тишина: всё семейство Понятовского и многочисленная челядь собрались проститься с теми, кто уезжал. Александр Безбородко сделал последнюю запись в дворцовом журнале; солдаты в последний раз взяли на караул… Денег на дорогу удалось раздобыть, продав через евреев драгоценности в Гамбург. «Наг родился на свет и нагим я уйду!» — вспомнилось Понятовскому из Книги Иова.

Павел стоял у окна Мраморного дворца и смотрел, как во двор въезжают несколько карет о восьми окошках, меся колесами мартовскую снежную жижу. Было около шести часов вечера, солнце еще не село, но уже клонилось к закату. Одну из карет занимали восемь камергеров во главе с князем Куракиным, которые встречали бывшего польского короля за шесть верст от столицы, у дачи вице-адмирала Литты. Куракин был в свите «графа Северного» и гостил вместе с ним в Вишневцах пятнадцать лет тому назад…

Константин был расстроен тем, что его выселяют. Конечно, он этого не сказал, но у него всё на лице написано. Ничего, довольно с него и Шепелевского дома.

Вот и король — постарел, располнел, обрюзг… Добирался сюда почти целый месяц. Павел встал на помост в тронной зале рядом с супругой и принял величественную позу, готовясь всё правильно рассчитать. Как только двери распахнулись и в их проеме появился Понятовский, они вдвоем сошли со ступеней — медленно, чтобы Станислав Август успел дойти до середины залы, — потом по очереди обняли и поцеловали своего гостя. Мария Федоровна подала одну руку супругу, а другую Понятовскому, и все втроем отправились обедать.

***

В начале жерминаля Бернадот захватил Триест, а Жубер — Бриксен в Тироле. Не сегодня завтра будет подписан оборонительный и наступательный союз с Сардинским королевством; Австрия стремительно сдает позиции, генерал Бонапарт уже может идти на Вену. Конечно, оккупации столицы будет недостаточно, чтобы заставить австрийского императора заключить мир, но это не беда: судя по донесениям из Венгрии, Трансильвании, Хорватии и Далмации, местное население готово начать восстание и провозгласить там республики, как в Италии. Самое время зажечь пожар в Галиции! Разумеется, Директория не может компрометировать себя связями с польскими эмигрантами в этой провинции. Но если поляки желают возрождения своего Отечества, надо дать им понять, что лучшего момента не найти, — надо действовать! Но только придерживаясь разумного, четкого и основательного плана, иначе нет никаких шансов на успех. Галиция должна выступить одновременно со всеми, проложив путь французским войскам в австрийские земли, поэтому польской депутации надлежит немедленно послать своего представителя в Италию к генералу Бонапарту и согласовать с ним план этой операции.

Огинский разглядывал Делакруа, пока тот вводил его в курс событий. Заурядное, невыразительное, круглое лицо исправного чиновника, исполнительного служаки, неукоснительно придерживающегося данных ему указаний, которые он не смеет ни толковать, ни критиковать. Он даже не пытается замаскировать происки Директории! Французы хотят загребать жар руками поляков, которые не получат взамен ничего, кроме ожогов! Открыть французским войскам путь в австрийские земли вовсе не значит воссоздать Польшу; восстание в Галиции может оказаться подавлено, и ничто не спасет тогда истинных патриотов от жестоких репрессий; в случае же удачи дело кончится всего лишь подписанием мирного договора между императором и Французской Республикой. Где гарантия, что одним из пунктов этого договора станет возрождение Польши и возвращение ей Галиции? И кто заставит Россию и Пруссию расстаться с недавно приобретенными территориями? Полякам нужна уверенность в том, что их усилия и жертвы не пропадут втуне.

Теперь настала очередь Делакруа рассматривать Огинского. Он словно увидел своего собеседника впервые. Поляки смеют подавать голос? Раз они не доверяют французам, пусть ищут пристанища и защиты в другой стране. Французское правительство в них не нуждается и вполне способно обойтись и без них. Им оказали такое доверие, позволили сформировать польские легионы, посвятили в тайный план, единственной целью которого является восстановление их страны! Предложение действует три дня, по истечении этого срока о нём придется забыть.

Огинский колебался. Мечта о возрождении Отчизны была слишком притягательна, чтобы отказаться от нее, а надежда на Францию уже превратилась в единственную точку опоры. Снять розовые очки, увидеть разверзшуюся под ногами пропасть, отчаянно искать, за что бы еще уцепиться?.. На это у него не хватит душевных сил. Лучше придерживаться своей веры, соглашаясь на испытания во имя ее. Претерпевший до конца — спасется…

Михал вышел на улицу и машинально пошел вперед, куца глаза глядят, — надо было остудить гудящую голову, привести мысли в порядок.

Он, разумеется, навел справки о Шарле-Франсуа Делакруа, чтобы знать, с кем имеет дело, и был слегка озадачен его назначением на столь ответственный пост. Этот человек не отличался ни гибкостью, столь нужной в дипломатии, ни проницательностью и был крепок задним умом. Будучи депутатом Конвента, он голосовал за казнь короля; после термидорианского переворота выступал с осуждением Террора, которому уже настал конец, но при этом возражал против возвращения имущества казненных их родственникам — из политических соображений, хотя эта мера ничуть не обременила бы государственный бюджет, поскольку речь шла о не национализированном и еще не проданном имуществе. Нет, похоже, что единственный человек, способный принимать здравые решения и действовать, — это генерал Бонапарт. Вот с ним и надо иметь дело. Видимо, Огинскому в самом деле придется поехать в Италию…

Было только начало шестого, но мастерские и лавки закрывались, а улицы, площади, бульвары, сады стремительно наполнялись людьми, выходившими прогуляться целыми семьями. Пяти лет не прошло с тех пор, как ввели революционный календарь, заменивший неделю декадой и упразднивший воскресенья, а люди уже прекрасно приспособились, устраивая себе праздник каждый вечер. В Париже теперь работало больше двадцати театров, где шли комедии-однодневки, мелодрамы, водевили и пантомимы, и это не считая самых разных балаганов, уличных акробатов и канатоходцев, а также киосков, торговавших всякой дребеденью. Великий пост отменили, но уже через год ввели пост «гражданский», сводившийся единственно к отказу от мяса, которого всё равно было не достать. Едой, подаваемой в кафе, можно было только обмануть желудок, но не насытиться, как низкопробная продукция бульварных литераторов и музыкантов раздражала чувства, не насыщая ума. Всё, что сложно, отвергалось, да здравствует простота и легкость! Неслучайно в моде сейчас Игнац Плейель — автор незатейливых, простых для исполнения пьес. Огинский познакомился с ним, купив в его магазине подержанное фортепиано; к тому же они оба принадлежали к братству вольных каменщиков. Плейель похвалялся, что дела его идут хорошо, и делился планами открыть музыкальное издательство. Огинский уважал в нём ученика великого Гайдна и автора революционных пьес; говорили, что он приложил руку к новому национальному гимну — «Марсельезе»… Но всё же Плейелю никогда не сравниться ни с Гайдном, ни с Моцартом.

Сначала Михал досадовал на прохожих, которые толкали его, спеша прокатиться на качелях или сыграть в кольца, купить себе маску в виде мерзкой рожи или полакомиться фруктовым мороженым с вишневым соком, но постепенно начал приглядываться к ним. Вот они — те самые французы, единственная надежда поляков на обретение утраченной Родины! Заглянув в бездну смертного страха во время Террора, они теперь уподобились стрекозе из басни, живя одним днем. Хлеба и зрелищ! Жизнь-фейерверк под визг флейт и гром барабанов! Похоже, они уже не верят в воскресение. В бывшей Польше скоро будут праздновать Вербницу, понесут в костелы «пальмы» — букетики из веток вербы, черной смородины и вечнозеленого барвинка, перевитые лентами, готовясь к Страстной неделе и светлому празднику воскресения Господня, который в этом году вновь падает на один день у католиков и православных; во Франции же Пасха теперь под запретом, зато вместо нее есть целый месяц жерминаль — «месяц зарождения новой жизни». Вот это — новая жизнь?