Та самая Татьяна - Анна и Сергей Литвиновы

И вот странность! Я помнил, что до той раздвоенной сосны, под которой похоронили бедного В.Л, скакать около получаса – но тут я оказался у нее буквально через несколько минут.

Я спешился. По-прежнему ни единого человека не видел я в округе. И вдруг – чу! Откуда-то донесся топот копыт. Благодаря поразительной тишине слышен он был издалека. Все ближе, ближе… И вот появилась коляска. На козлах возвышалась мрачная фигура ямщика. Рядом с ним на облучке почему-то сидел еще один человек в темном одеянии. В самом экипаже помещался господин в сюртуке и шляпе. Черты его показались мне знакомыми.

Коляска приблизилась. Ямщик правил ровно к тому месту, где стоял я, – к могиле Ленского. И тут я узнал седока. То был Зарецкий, мой друг и секундант на злосчастной дуэли. Почему-то в тот момент я даже не удивился его появлению. Конечно, я собирался посетить моего здешнего приятеля – после того, как я обнаружил пулю, след от приклада и кремень, я постановил, что это надо сделать непременно. Однако я не ожидал, что воплощение пословицы «на ловца и зверь бежит» окажется столь стремительным.

Зарецкий выпрыгнул из коляски. Мы обнялись. «Как ты здесь?» – воскликнул я.

– Я прослышал, что ты прибыл, вот и поспешил.

– Почему ж ты поспешил сюда, а не в дом ко мне?

– Да вот почувствовал, что ты здесь будешь.

– Удивительное совпадение.

– А с чем ты пожаловал в наши края?

– Ты не поверишь: хочу доискаться, кто же на самом деле убил бедного Ленского.

Я сам поразился себе, сколь быстро я, с первого слова, вдруг поведал Зарецкому о своих намерениях.

– Вот как? – Он вздрогнул.

– Да, есть у меня подозрение, что его убийцей был не я.

– Не ты? Кто ж тогда его, по-твоему, убил?

Однако моя необыкновенная открытость, слава Создателю, тут вдруг закончилась – столь же быстро, как и началась, и я уклончиво молвил:

– После поговорим.

Меж тем мой визави с живостью воскликнул:

– Если ты сомневаешься в причинах смерти Владимира, есть способ установить, что на самом деле случилось.

– Какой же?

– А ты не читал? В «Вестнике Европы» писали. Занимательная история. Один французский лавочник тяжко заболел, промучился два дня и скончался. Врач установил, что смерть проистекла от желудочной болезни. Лавочника отпели и похоронили. Однако в том местечке стали шириться слухи, что смерти мужа поспособствовала его жена. Слухи дошли до ушей комиссара. Тот распорядился выкопать труп несчастного и произвести исследование. Гроб вырыли, а тело передали врачам. Те произвели вскрытие и обнаружили в желудке убитого следы крысиного яда. Арестовали жену – она во всем созналась: да, отравила муженька мышьяком… Но, представь, каковы французы! Видишь ли, в данном случае раскапывание могилы не является ее осквернением, а, напротив, требуется по закону! Даже новое слово в лексиконе появилось для подобной операции: «эксгумация». Происходит от латинской приставки «экс» – то есть «из», и «гумус» – «земля». Эксгумация, «экс-гумус», «из земли».

Я слушал, как разглагольствует Зарецкий, и странное равнодушие овладевало мной. Я не удивлялся его появлению, мне не казалось странным его неожиданное участие в моем деле, не поражал разговор о раскапывании могилы.

Он вдруг остановил свои речи и молвил:

– Начнем, пожалуй!

Повинуясь его небрежному приказному жесту, с козел соскочил кучер, а также второй его человек. Они бодро вытащили из-под облучка две лопаты и заступ.

Тут же они молодцевато набросились на могильный камень с именем Владимира и отодвинули его в сторону. Затем отмерили площадку шириной в три шага, а длиной в четыре, пометили ее острием лопаты, а затем стали бодро вгрызаться в землю.

– Что они делают? – пораженный, прошептал я.

– Эксгумус! – воздел перст к небу Зарецкий. – Эксгумация!

Почва в наших краях податливая, песчаная, поэтому работа землекопов продвигалась споро. Зарецкий возвышался над ними, время от времени подавая советы или покрикивая, когда люди вдруг разгибали свои спины. Кучи дерна и песка росли вокруг могилы, которая с каждой минутой раскапывалась все глубже. Вечерело. Солнце клонилось все ниже к горизонту, и заметно похолодало.

Отринув, наконец, свое странное оцепенение, я воскликнул:

– Что ты хочешь здесь, в могиле несчастного поэта, найти?

– Ответы на твои вопросы, – холодно молвил мой спутник. – Ты утверждаешь, что не ты убил Володеньку. Сейчас мы это проверим.

Вскоре заступ одного из копателей ударил обо что-то твердое.

– Копаем, не отвлекаемся! – прикрикнул на своих людей Зарецкий. Они задвигали лопатами еще быстрее, и вскоре на дне ямы обнажился гроб. Дерево, из которого был он изготовлен, все оказалось в песке. Дрожь ужаса прошла по всему моему телу. Когда домовина обнажилась вся, мой бывший сосед прикрикнул:

– Достаем!

Тут же кучер выскочил из ямы, метнулся к экипажу и принес две веревки. Вместе со вторым человеком они завели канаты под днище гроба. Затем вылезли из заглубления. Один встал в ногах могилы, другой в голове. Каждый держал в руках оба конца своей веревки. «Раз, два!» – скомандовал возчик. Гроб оторвался от земли, но не поднялся высоко. Дальнейшие усилия людей успехом не увенчались, и тогда кучер с оттенком фамильярности воскликнул:

– Помогите, баре!

Делать нечего! Я взялся за один конец вервия, извозчик – за другой. Зарецкий стал пособлять второму человеку. Канат врезался мне в руки, протирая грубой своею поверхностью мою перчатку. Наконец, после многих усилий, мы вытащили последнее прибежище бедного Ленского из могилы и опустили на землю. Наступал самый ужасный момент.

– Что мешкаете? – прикрикнул на своих слуг мой сосед. Из сундука под облучком явился топор. Кучер вонзил его в деревянную поверхность, пытаясь снять крышку. Я отвернулся, не желая этого видеть. Последовало еще несколько ударов, затем раздался душераздирающий скрип дерева, а потом – торжествующее восклицание возницы:

– Вот он, лежит, голубчик!

Казалось, никакая сила в мире не заставит меня повернуться – однако Зарецкий тронул меня за руку. Голос его выражал высшую степень удивления:

– Смотри же, смотри!

Я невольно обернулся. И увидел, как оба человека благоговейно опускаются перед гробом на колена, а их барин глядит на тело в нем с выражением глубочайшего изумления. Внутренне содрогаясь, я невольно перевел глаза на последнюю обитель Ленского – и тоже застыл, пораженный. Потому что тело во гробе, которое я ожидал увидеть ужасным, обезображенным временем и пребыванием под землей, предстало передо мной не только не испорченным ни единой своей чертой, ни одной складкой – лицо было свежим, даже румяным, – словно юноша не пролежал под землей более четырех лет! Будто бы он лишь пару минут назад прилег вздремнуть, и теперь, только тронь его, немедленно распахнет свои вежды! И в то же время нельзя было сомневаться, что бедный Ленский мертв – потому что на груди его, на белой сорочке, расплывалось огромное красное пятно!