Облачный полк - Эдуард Веркин

И я смеялся вместе со всеми.

И Глебов тоже не удержался и немного улыбнулся, получилось отвратительно и нелепо, Глебов понял это и больше улыбаться не стал.

Смеялись долго, минут пять, пока над головой Ковальца дикая пуля не срезала ветку. Ветка хлопнула Ковальца по носу, и он немедленно чихнул, выдув из ноздрей огромный пузырь. Это вызвало новый приступ веселья, но дохохатывали уже по ходу.

Спустя часа полтора устроили первый привал. Закурили, достали фляги.

Я расстегнул мокрый ватник. Дышалось с трудом. Нет, то есть дышал я быстро и много, и глубоко, но воздух совсем не чувствовался, хотелось холода, голова кружилась, зубы как-то сами по себе прищелкивали, и унять их у меня не получалось.

– Застегнись, – посоветовал Саныч. – Простынешь.

– Не…

– Застегнись, говорю, – уже почти приказал он. – Я первый раз чуть воспаление легких не подхватил. А лечить нечем.

Я запахнулся, надвинул шапку поглубже.

– И варежки надень, – велел Саныч. – Руки уже красные. Пальцы отморозишь – и все, отвоевался.

Надел варежки. Руки тут же зажгло, точно в кипяток их опустил, но почему-то приятно. Глебов отозвал Саныча в сторонку и стал ему что-то объяснять на ухо. Саныч кивал, поглядывал на меня.

Мне было жарко. И сердце продолжало прыгать, оно у меня так никогда не прыгало, не помню.

Я себя чувствовал почти пьяным, не шагать хотелось, а бежать. Наверное, я бы и побежал, если бы не остальные. Если бы не Саныч.

– Лучше сейчас не очень радоваться, – сказал он, вернувшись. – Я знаю. Хочется орать, да?

– Бежать еще…

– Во-во, – Саныч перекинул автомат на другое плечо. – Бежать, прыгать, знакомое дело. Надо перетерпеть. Посмеялись и хватит. Если сейчас начать чересчур радоваться, потом плохо будет. Разваливаться начнешь, я-то знаю. Пойдем, давай.

– Куда?

– Приказ. Скажу по пути…

Меня повело. Попробовал поймать березу, не получилось, мимо и рожей в снег, хлоп и темно, и уши заложило.

Очнулся от холода на лбу. Открыл глаза – на переносице комок снега.

– Ты прямо как Ковалец, – усмехнулся Саныч. – Он после первого боя тоже в обморок хлопнулся, это нормально, от избытка чувств. Понравилось?

– Что?

– Немцев бить?

– Понравилось, – ответил я.

– Ну дак… С каждым разом все лучше. Сегодня, конечно, не очень много, но и задачи другие были. Я шестерых, кажется, уложил. Ты тоже парочку, я видел.

– Да…

Я сел, убрал снег с носа

– Поздравляю. Идти вообще-то надо, разлеживаться нечего.

Я поднялся на ноги.

Наша группа уходила к северу. Щенников последний. Он тоже оглянулся, увидел меня и помахал рукой.

– А мы? – спросил я.

– У нас другое задание, – сообщил Саныч.

– Какое?

– Потом скажу. Давай, в сознание возвращайся – и вперед, в ближайшее время отдыхать не придется.

Вперед так вперед, но в сознание я не мог вернуться еще долго. Покачивало, в затылке дребезжало, и кислятина во рту никуда не делась.

Отмахали километров пять, затем Саныч принялся петлять, и петлял почти два часа, пока не вышли к холму, похожему на застывшую волну. Он обрывался крутым гребнем, у подножья которого тянулась цепочка следов.

– Наши прошли, – указал Саныч. – Хорошо прошли, в ногу, кажется, что человека три всего, Глебов молодец.

– А что нам тут делать-то? – не понимал я.

– Глебов велел остаться, – Саныч бухнулся на колени. – Здесь. Там то есть, на гребне. Будем наблюдать. Плащ-палатку дал.

– Зачем? – не понял я.

– Посмотреть надо. Что немцы делать станут. Если за нами двинут, то через Синюю Топь бежать придется, предупредить. Все продумано.

– Мы вроде осторожно…

– Осторожно не осторожно, а все равно наследили. По снегу прочитать легче легкого. Они, конечно, не дураки – в наши болотья лезть, но кто знает. Всю прошлую неделю тропы переминировали – это на случай если фрицы все-таки бараны… Вообще эшелон был что надо, а?

– Ты уже говорил, – напомнил я.

– Да об этом можно неделю говорить! В газетах напишут! Ковалец, дурила, орден наверняка все-таки заработал, спать в нем станет ложиться, в баню ходить.

Да уж, орден явно не добавит Ковальцу достоинств в характер, наоборот, скорее, станет он наглее и заносчивее в два раза, с орденом-то.

– А немцам теперь дня на три работы, – с удовольствием рассуждал Саныч. – Будут, уроды, дорогу чинить, проверять – нет ли еще где мин. Партизан отлавливать по закоулкам, слюной брызгаться, а мы уже далеко. И не мы одни сегодня, кстати, бахнули, соседи тоже постарались наверняка, так что тремя днями не обойдутся, гады вонючие. Эта ветка наверняка в нескольких местах перерезана, так что будет им дристалище по полной программе. Здорово, а?! Не зря столько ждали, по норам сидели, не зря… С другой стороны теперь спокойной жизни не жди – фашист озвереет. Ну, пусть звереет. Давай расправляться.

Мы расправили палатки и просидели в засаде до ночи. Никого. В сумерках отступили выше на холм, я разводил костры, Саныч неспеша готовил нодью, не очень она получилась – горела в полбревна и я просыпался. И каждый раз Саныч не спал, смотрел в лес, теребил шапку.

В лагерь отправились еще затемно.

Часам к десяти погода испортилась, наверху опять отстреливали ангелов, снег сыпался необычайно густой и мягкий.

– А наступления что-то не слышно… – Саныч задумчиво глядел в облака. – Где наступление-то?

– Может оно идет, – предположил я. – Но мы не слышим из-за снега.

– Может…

Я вот такого наступления никак представить не мог, мне казалось, что наступление не может быть незаметным. Наступление – это гром. Канонада, рев танков, небо, расчерченное снарядами «катюш», суета, запах мазута…

Ничего. То есть совсем, тишина и тишина.

– А может в другом месте? – спросил я. – Наступление?

Где-то ведь оно идет.

– Глебов расскажет, – заверил Саныч. – Ему уже все сообщили, наверное. Пойдем побыстрее, пока еще проходимо. Снежный год, как и говорили…

Но снег валил какой-то разный, пятнистый, то и дело мы попадали на поляны, где светило солнце и никакого снега не наблюдалось, а за ними опять начинался снежный туман и лишь далеко наверху синело небо. От этого болела голова, и на уши еще давило почему-то.

– Грустно что-то, – сказал неожиданно Саныч. – Тебе грустно не бывает?