Ассирийские танки у врат Мемфиса - Михаил Ахманов

– Больше ничего?

– Видит Амон, ничего.

Я задумчиво сдвинул брови. Батареи, рубильник и уходящий в стену кабель… Эта штуковина походила на запал, соединенный с взрывными устройствами где-то снаружи. Опускаешь красную рукоять, и – бах-бабах! – песок и скалы взлетают на воздух, а вместе с ними – ассирское воинство. Выходи и добивай контуженных… Но почему через сутки?.. Хотелось бы сразу, пока враги не очухались…

– Хоремджет, – сказал я, – если нам придется отступить, ты опустишь рубильник. Сделаешь это, когда закроют дверь. Сделаешь в точности как тут написано.

– Слушаю твой зов, семер. – Он осторожно прикоснулся к красной рукояти. – Это то, что я думаю? На поверхности – мины, а здесь…

Я молча кивнул.

– Об этом мне тоже не говорили, – буркнул Пиопи. – Что же это получается, трахни их Сет? Мы гуляем по минному полю? Там, за воротами?

– Это не обычные мины, немху. Взрывчатка воспламеняется только разрядом от батарей. Если наступишь на нее, ничего не будет.

– Раз не будет, я велю своим бездельникам покопаться на площадке. Если ты не возражаешь, семер… Узнаем, где лежат заряды, определим зону поражения.

– Было бы неплохо. Но пусть копают осторожно, чтобы не задеть провода, – сказал я. – А теперь слушайте мои приказы, немху. Дверь тут оставим открытой, и ты, Хоремджет, будешь у нее дежурить. Половину людей разместим в этом коридоре и кладовых. Остальные сюда отступят, но после упорного сопротивления. Амбразуры на галерее широки, в каждой поместятся два ствола. Ты, Пиопи, поставишь к ним лучших своих пулеметчиков. Пусть пристреляются заранее. Нары лучше разобрать и подпереть изнутри ворота досками. Это все.

– Что делать моим ливийцам? – спросил Пиопи.

– Отправь к ним десяток своих воинов. Пусть остаются в Темеху и защищают оазис. Хотя надеюсь, что до этого не дойдет.

Мы вернулись в верхний зал, в нишу с топчаном Пиопи, где я расположился на ночлег. Шаткий стол был завален моими вещами: «сенеб», гранаты, пояс с флягой и клинком, запасные обоймы и сумка с ушебти. Раскрыв ее, я включил прибор и настроился на ночную станцию в Мемфисе.

Новости оказались хуже некуда. На Синайской дуге шли ожесточенные схватки, и ассиры перебросили туда, кроме корпуса Мардука, еще пару пехотных соединений, тысяч шестьдесят солдат. Их превосходство в воздухе было бесспорным: над нашими позициями кружили цеппелины, упражнялись в бомбометании, а Стерегущие Небо и соколы Гора не могли их отогнать. Корпус Мардука, поддержанный танками, вышел к крепости Чару, но наткнулся на упорное сопротивление чезета Диких Буйволов. Кольцо блокады вокруг Дамаска смыкается все тесней, снабжение по воздуху прервалось. Вражеские танки форсировали Иордан и нацелились тремя клиньями на Тир, Сидон и Библ, расчленяя Финикию. Иерусалим – то бишь Джосерград – опять разрушен и сожжен, уже в четвертый или пятый раз. В Дельте взрывают мосты и минируют дороги, строится пояс укреплений под Мемфисом. Великий фараон – жизнь, здоровье, сила! – сказал, что столицу мы не отдадим. Кровью умоемся, но не отдадим! Это было его последнее заявление, и с тех пор сведений из дворца не поступало. Но обстановка в Мемфисе под контролем – Дом Маат и Дом Войны гарантируют жителям спокойствие, хотя паек опять урезан: стакан крупы и ложка масла на два дня. Впрочем, нет причин для паники, так как войска из Верхних Земель уже собираются в Абуджу в единый кулак – и удар его будет страшен! Слава великому фараону! Его полководческий гений – залог разгрома врага! Он наш грозный лев и наше солнце! А лев рычит громче кошки, и солнце светит ярче факела!

– Моча шакалья, – прокомментировал Пиопи и удалился. За ним ушел помрачневший Хоремджет.

Я лег на топчан и закрыл глаза. Лица множества людей плыли под сомкнутыми веками, и видел я Аснат, первую свою женщину, и другую Аснат, из оазиса Темеху, видел погибших Туати, Руа и Пуэмру, видел ассирского офицера, убитого в лагере, и Ранусерта, жреца из Руки Гора, видел своих бойцов и римлян из Цезарии, видел Бенре-мут и малышку Нефру-ра, видел женщин и мужчин, друзей и врагов, умерших и живых. Казалось, что их хоровод бесконечен; один сменял другого, и все они что-то шептали, что-то хотели мне сказать, но бормотание призраков было неразборчивым и тихим. Возможно, я не мог их расслышать – слишком устал за этот день да и за все предыдущие тоже.

Последним явился мне благородный муж в старинном убранстве, с луком за плечами и кинжалом у пояса. Был он в зрелых годах, но еще не стар, и выглядел человеком, испытавшим многое; вряд ли походила его жизнь на финики в меду. Увидел я силу в лице его и понял, кто ко мне пришел; и уснул я крепким сном, внимая его спокойному внятному голосу.

«Услышал я эти слова владыки, и силы меня покинули, и упал я на живот, и захватил пальцами прах с земли, и посыпал свою голову. И сказал: «Есть ли большее счастье, чем вернуться на родину? О боги, боги! Дожил я до этого дня, и сердце мое ликует!»

Но нет сладкого вкуса без горького, нет тепла без холода, нет радости без горя. Понурились мои сыновья, заплакала жена, опечалились воины и слуги, и потемнел лицом Амуэнши. Но был он мудр и не стал меня удерживать. Служили у него люди из Черной Земли, мои соплеменники, и было известно Амуэнши, что всякий сын Та-Кем желает упокоиться на родине; там и только там пропоют над усопшим нужные гимны, скажут нужные слова и вложат в руки мумии Книгу Мертвых. Не похожи мы на других людей, ибо знаем: надо уходить в Страну Заката из своей земли, уходить по стародавним обычаям. А куда я мог уйти из владений Амуэнши?.. Прав был фараон, мой владыка, когда сказал: «Вернись, Синухет! Или решил ты умереть в чужой стране, где тело твое накроют козьей шкурой и забросают землей?»

Утешил я жену и детей своих как мог и стал собираться в дорогу. Не чужие были они для Амуэнши, и поклялся он, что сыновья унаследуют мою власть и имущество и будут впредь его опорой – такой же, какой был я. Распрощался я с ними, и вышел в путь вместе с посланцами фараона, и разрывалось мое сердце от горя и радости. Навсегда покинул я близких своих, и это было горе; шел я на родину, в землю предков, и то была радость. Не так жаждал я царской ласки и благоволения, как хотел увидеть дом свой, и течение Хапи, и пальмы на его берегу, и наши святилища, и людей, похожих на меня; хотел услышать речь Та-Кем, вдохнуть запахи отчизны и послужить ей в срок, какой отмерили мне боги и судьба. Что бы ни говорили жрецы, даже фараон, светлый наш Гор, не вечен, а Та-Кем стоял, стоит и будет стоять».

* * *

Утром началась суета. Десяток солдат, как было велено, отправились в Темеху, чтобы укрепить ливийский гарнизон, и повели с собой верблюдов, груженных боеприпасами. Пулеметы, стоявшие на галерее, были мощными и скорострельными, но я добавил к ним еще пять и, кроме боевых расчетов, назначил людей для метания гранат. Потом осмотрел ворота, сбитые из брусьев ливанской сосны и окованные железом. Мертвая зона перед ними равнялась пятнадцати шагам, и оставлять ее без внимания не стоило. Я велел прорезать в воротах амбразуры; кроме того, изнутри на них набили доски. Теперь мы могли перекрыть огнем все пространство от дальних барханов до подступов к скалам.