Когда умирает король - Элина Бакман

— Еще я была дома у Харри Валкамы, поспрашивала его, — сообщает Саана, собирая вилочкой остатки еды на тарелке. — Приветливый и приятный мужчина.

Фаршированные баклажаны тети — это нечто, и Саана снова опустошает тарелку за считаные секунды. Интересно, если положить еще немного, ее разорвет или нет?

— Это настолько вкусно, что, пожалуй, рискну, — говорит Саана и тянется к противню.

— Так и что Валкама-то? — спрашивает тетя, наливая себе минеральной воды.

— А что с ним? Я просто задумалась над тем, был ли он любовью всей твоей жизни, — не сдерживается Саана, с вызовом поглядывая на тетю.

— С чего вдруг такие выводы? — спрашивает та и обеими руками берется за противень. — Уберу-ка его, а не то сметем все подчистую.

— Ему было очень интересно, как у тебя дела, — ухмыляется Саана, замечая, как покраснела Инкери.

— Как насчет того, чтобы взять по бокальчику хереса и выйти посидеть на садовых качелях? — тетя пытается сменить тему.

Саана улыбается. И хотя в ее голове херес — это напиток театралок преклонного возраста, которым нечем себя занять в антракте, прямо сейчас тетин херес как-то композиционно напрашивался и был самым желанным напитком на всем белом свете.

Счастливая и сытая, Саана начинает убирать посуду со стола, а тетя чем-то громыхает, пока ищет подходящие бокалы для хереса. Посуды у тети — на все случаи жизни. Наконец в поле зрения появляются изящные хрустальные бокальчики, и тетя наполняет их напитком цвета древесной смолы.

Саана наблюдает за уверенной поступью Инкери: тетя выходит на веранду, затем во двор. Они обе босиком — трава немножко холодит и щекочет ступни. Солнце вот-вот зайдет, на улице начинает смеркаться. Набежали тучи, и эта серость будто замедляет, смягчает все вокруг. Саана и тетя сидят в полной тишине. Небо подчеркивает изящный силуэт дома, делая его выше; от дворовых построек веет умиротворением. Зелень утопает в нежных летних сумерках, сливается с ней. Женщины чокаются и улыбаются друг другу. Отдающий изюмом херес приятно согревает сытое нутро. Саана обнимает одну из подушек и расслабленно откидывается на спинку сиденья качелей, устремляя взгляд в небо. Выпитый кофе отбивает свой ритм в ее груди. Приглушенные пышной дворовой зеленью звуки трассы оборачиваются далекими отголосками. Тетя говорит, слышно или не слышно шум дороги — зависит от направления ветра. А ветер переменчив.

— Ты все правильно поняла, — говорит Инкери и делает глоток. — Когда-то мы с Харри были сильно влюблены друг в друга.

Саана поворачивается к тете всем телом.

— И что случилось?

— Мне тогда не сиделось на месте: я хотела узнавать мир и путешествовать, а не привязываться к другим людям. Пока меня не было, Харри успел найти себе домашнюю женщину и обзавестись семьей, — рассказывает тетя, а Саана пытается уловить в ее голосе тончайшие оттенки чувств. Но горечи среди них нет.

— Приятный он человек. Вдовец, кстати, — между делом сообщает Саана, но в итоге решает оставить тетю в покое.

Двор окутан ароматом жасмина. Каждый раз, когда ноги скользят по земле, Инкери тихонько от нее отталкивается. Они с Сааной молча покачиваются. Они просто есть. На фоне вечернего неба едва различимы мелкие, суетно роящиеся насекомые. К счастью, комаров почти нет.

ЛЕТО 1989, ХАРТОЛА

— Волосы непременно нужно укладывать в высокую прическу, вот так, — сказал барон, аккуратно распустил волосы Хелены, собранные до этого в конский хвост, и поднял наверх. Они стояли вдвоем перед огромным зеркалом в позолоченной раме. Хелену все это смутило до крайности, тем не менее она не шелохнулась. Барон соорудил на голове девушки нечто вроде пучка, напоминающего высокие праздничные прически, и восхитился изяществом шейного изгиба, который грех скрывать.

— Начиная с сегодняшнего дня ты будешь убирать волосы наверх, пообещай мне, — сказал мужчина и налил обоим по бокалу портвейна.

Вторая доставка ягод. Хелена ждала встречи всю неделю. Барон поселился в ее мыслях, был с ней всюду: дома, на клубничной ферме — куда бы она ни направлялась.

Мужчина поставил проигрываться старую пластинку. Это была опера.

— Это Русалка поет «Гимн луне», Song to the Moon, — сказал барон. — Красивейшая из известных мне арий. Написана Антонином Дворжаком. Оригинальное название — Měsíčku na nebi hlubokém.

Хелена слушала рассказ барона лишь краем уха — настолько захватила ее потрясающая, волшебная музыка. Невесомые переливы арфы и трогательная нежность песни заворожили девушку. Когда пластинка начала потрескивать и остановилась, Хелена попросила послушать арию еще раз.

Несколько часов спустя Хелена хихикала, сидя на диванчике и наблюдая за тем, как барон танцует в зале с воображаемой партнершей под немецкий шлягер. Хелена буквально тряслась от смеха, но высокий пучок на ее волосах так и не растрепался. На изящной шейке красовался старый, чуть ли не девятнадцатого века шарф с золотистым узором. От бурного веселья у Хелены даже разболелся живот. Так свободно она смеялась, пожалуй, лишь наедине с Йоханной. Портвейн смягчил не только Хеленины принципы, но и жесткий старинный диван в стиле рококо под ее ягодицами. Вино нашептывало шальные идеи, устремляя разум выше усадебной крыши, в места, которых даже не существует.

— Выпьешь еще? — спросил барон и, не дожидаясь ответа, плеснул Хелене добавки из хрустального графина.

В ту секунду пернатое семейство — мама-утка и трое утят — появилось в зале, вперевалочку ступая по блестящему полу, но Хелену уже было ничем не удивить. Высоченные стопки журналов, кучки зерен, оставленные по всему дому для уток, поддержание специальной температуры для орхидей, опьяняющих своим видом и ароматом, — ко всему этому она успела привыкнуть.

Ну почему вот так не может быть все время? Хелена потягивала портвейн и воображала, будто музыка, постепенно стихая, заполняет собой сначала остальные комнаты, а потом и приусадебный двор, где смешивается с другими звуками жаркого лета. С жужжанием мух и слепней, со стрекотанием сверчков, с едва слышным шелестом травы.

6 ИЮЛЯ, СУББОТА, ХЕЛЬСИНКИ

Юха Мертанен не последний человек в руководстве ЦКП и славится тем, что периодически вмешивается в ход расследования. Порой Ян бывает ему за это благодарен, однако какого-то однозначного мнения о начальнике он так до сих пор и не сложил. Вполне в стиле Мертанена ожидать от команды синхронных прыжков выше головы, и когда подчиненные, ко всеобщему удивлению, такие прыжки действительно совершают, то Мертанен методично приписывает чужие заслуги себе любимому. По мнению Яна, в некотором смысле его команда похожа на национальную сборную Финляндии по хоккею. Когда финны проходят в финал, все говорят: «Мы молодцы, мы лучшие». «Мы». Но вот Финляндии дают по роже — и народ умывает руки, дистанцируясь от позора и захлебываясь своим гневом на «них», на паршивых игроков. В финале драмы несчастный тренер, или руководитель следственной группы, оказывается на линии огня. Пока расследование продвигается успешно, до всех этих экспертов не достучаться, но случается затык, следователи заходят в тупик — и желающие высказаться вырастают как грибы после дождя.