Микеланджело. Жизнь гения - Мартин Гейфорд

и остроумно»[377], вот только кем именно, Микеланджело или Кронакой, история умалчивает.

14 мая, около восьми часов вечера, «Давид» появился в воротах Попечительства; часть стены над входом даже пришлось разобрать, чтобы пропустить статую[378]. «Давид» двинулся по улицам города, подобно изваянию античного бога, несомому торжественной процессией. Чтобы преодолеть несколько сот метров, отделявших Попечительство собора от Пьяцца делла Синьория, «Давиду» потребовалось четыре дня. К этому времени и сам он, и его двадцатидевятилетний создатель стали флорентийскими знаменитостями.[379]

Учитывая его последующую славу, «Давид», едва успев покинуть двор Попечительства, вызвал на удивление неоднозначные отклики. Как только он показался на публике в первый день своего странствия, некие юнцы принялись закидывать его камнями. Это нападение объясняли по-разному, от промедицейских протестов до негодования поборников нравственности, в глазах которой нагота неизбежно ассоциировалась с содомией. Без сомнения, четверо молодых людей, совершивших этот акт вандализма, происходили из семей, скорее склонных поддерживать Медичи, и власти не одобрили их поступок, заключив троих буянов в темницу Стинке до выплаты штрафа[380]. Однако не исключено, что они всего-навсего хулиганили, как многие флорентийские юнцы, особенно бушевавшие во время карнавала и в Иванов день. Тот факт, что «Давида» прозвали «Il Gigante» («Гигант», «Великан»), дает представление о том, как его воспринимали горожане. «Giganti», участники карнавальных процессий, расхаживавшие на ходулях и облачавшиеся в фантастические одеяния и костюмы, чтобы казаться как можно выше, были неотъемлемой частью гуляний в Иванов день. Большинство флорентийцев скорее дивились размерам статуи, нежели восхищались мастерством, с которым она исполнена. «Давид» в их глазах был чем-то вроде карнавального зрелища, ярмарочного «чуда»[381].

По словам Паренти, «Давида» прославляли не все «проницательные судьи», однако и настроенные скорее скептически оправдывали его недостатки теми трудностями, что неизбежно возникли у мастера в работе со столь испорченным камнем[382]. Имя одного из этих критиков угадать нетрудно. Столь любезным, но покровительственным тоном мог отзываться о статуе именно Леонардо да Винчи. Если до Микеланджело дошли эти суждения, а их ему наверняка передали, они нанесли ему безмерное оскорбление.

В одном точка зрения Леонардо возобладала. Флорентийские власти согласились с тем, что нагота «Давида» слишком непристойна, чтобы выставить его перед всем миром[383]. Спустя десять дней после того, как его разместили на Пьяцца делла Синьория, отцы города передумали и решили перенести его к входу во дворец. Однако окончательно он был открыт для публики только в сентябре. К этому времени его установили на пьедестал, созданный Кронакой, а дерево за его спиной и пращу позолотили, одновременно скрыв пах гирляндой из позолоченных листьев: в таком виде «Давида» знали много веков. Остальную критику потомки отвергли.

Необходимо отметить, что хулители «Давида» в чем-то были правы. «Давид» одновременно и натуралистичен, и противоречит нашему представлению о реальности. Отдельные фрагменты его тела чувственны в своем правдоподобии. Однако его пропорции в общем неточно воспроизводят человеческий облик. Напротив, облику «Давида» присуще множество несообразностей, части его тела не составляют убедительного целого, на самом деле люди выглядят не так: тело и развитые мускулы взрослого сочетаются у него с пропорциями мальчика.

В постмодернистских терминах «Давида» можно назвать трехмерным коллажем. До Микеланджело флорентийские художники изображали Давида либо еще не достигшим отрочества – таков он у Донателло и Верроккьо, отливших библейского героя в бронзе, – либо юношей, уже переступившим порог отрочества. У «Давида» Микеланджело тело, огромные кисти рук и волосы на теле как у взрослого мужчины, при этом голова непропорционально велика, как у ребенка.

Мы не придаем значения несоразмерности его пропорций или просто не замечаем ее, поскольку находимся всецело под обаянием искусства его творца. В конечном счете Микеланджело пересоздал человеческое тело в мраморе столь неотразимо убедительно, что мы созерцаем его, в восторге забывая о том, что оно мало напоминает реального человека. И пребываем под воздействием этого сладкого обмана вот уже пять веков.

Уже в 1550 году Вазари не мог подобрать слов, превознося «Давида». Нисколько не осуждая непропорциональное сложение статуи, он восхваляет гармонию ее рук, ног и головы: «И право, тому, кто это видел, ни на какую скульптуру любого мастера наших или других времен смотреть не стоит»[384]. Может быть, это и несколько слишком восторженная оценка, но вряд ли кто-то станет спорить с тем, что «Давид» – одна из величайших скульптур в мире.

Глава девятая

Микеланджело против Леонардо

В другой раз Микеланджело, тщась нанести Леонардо обиду, спросил у него: «Неужели эти безмозглые миланцы и в самом деле в вас поверили?»

Эпизод, засвидетельствованный в «Анонимном флорентийском кодексе Мальябеки»[385]

Этюд фигуры бегущего воина для «Битвы при Кашине». Ок. 1504–1505

Чтобы высечь из мрамора «Давида», творение, которое он сосредоточенно и страстно жаждал создать, Микеланджело отложил или забросил одни заказы и пренебрег другими.

На протяжении всей своей карьеры он обыкновенно с особым вниманием относился к тем работам, которые могли более других упрочить его репутацию и принести ему славу. Поначалу, в ноябре 1501 года, приступая к «Давиду», Микеланджело решил отказаться от алтарного образа «Положение во гроб» для римской церкви Сант-Агостино[386]. После чего начал передавать по частям деньги монастырю и некоему мастеру Андреа, согласившемуся выполнить этот заказ вместо него. Ущерб Микеланджело, вероятно нехотя, возместил, видимо не желая поставить в неловкое положение своего покровителя и наставника Якопо Галли, через посредничество которого и получил когда-то этот заказ. Вернув деньги, Микеланджело избавил Галли от неприятных объяснений с настоятелем храма (к тому же Микеланджело, возможно, подарил Галли завершенную на три четверти картину).

За полгода до начала работы над «Давидом», в середине 1501-го, Галли нашел Микеланджело еще один выгодный заказ, который, как выяснится впоследствии, не очень-то его интересовал[387]. Его предложил Микеланджело влиятельный кардинал Франческо Тодескини Пикколомини, племянник Энеа Сильвио Пикколомини, папы Пия II (годы понтификата 1458–1464). Семейство Пикколомини происходило из Сиены; в 1481 году кардинал заказал мраморный алтарь для Сиенского собора, дабы увековечить память дяди[388][389].

22 мая 1501 года Микеланджело, проставив дату, вчерне набросал письмо, в котором сообщал кардиналу Пикколомини о своей готовности принять заказ, придравшись всего-навсего к парочке условий. Кардинал подписал договор 5 июня, Микеланджело – 19 июня, а Якопо Галли – 25 июня. Согласно контракту, Микеланджело обязался изготовить пятнадцать статуй за три года, «не отвлекаясь ни на какую иную резьбу по мрамору или прочие работы, которые могли бы задержать исполнение означенного