Повседневная жизнь московских государей в XVII веке - Людмила Черная

Наталья Кирилловна Нарышкина также обладала сильным характером, о чем хорошо известно из исторических источников. Наиболее ярко он проявился в период борьбы за власть ее сына Петра Алексеевича со старшей единокровной сестрой Софьей. По описанию Якова Рейтенфельса, дважды видевшего вторую супругу Алексея Михайловича, это была «женщина в самых цветущих летах, росту величавого, с черными глазами навыкат, лицо приятное, рот круглый, чело высокое, во всех членах тела изящная соразмерность, голос звонкий и приятный, манеры самые грациозные». Наталья Кирилловна, воспитывавшаяся в доме тогда еще думного дворянина Артамона Матвеева в определенной свободе, брала пример с его жены, о которой иностранцы отзывались как о женщине умной и смелой, жившей на европейский лад, и ставили ей в заслугу то, что вопреки обычаю она не красила чрезмерно глаза и щеки. Наталья Нарышкина могла перенять от нее открытый стиль поведения. Кроме того, будущая государыня, по свидетельству современников, отличалась веселым нравом.

То, что практически все иностранные наблюдатели упрекали русских женщин в злоупотреблении косметикой, возможно, имело непосредственное отношение к обитательницам царского дворца. Причем все авторы в один голос восхищались красотой лиц и телосложением русских прелестниц, но при этом опять-таки единодушно сожалели, что те слишком сильно красятся. Так, шведский дипломат и историк Петр Петрей, дважды (в 1608 и 1610 годах) побывавший в России, констатировал: «Что касается женщин, они чрезвычайно красивы и белы лицом, очень стройны, имеют небольшие груди, большие черные глаза, нежные руки и тонкие пальцы и безобразят себя часто тем, что не только лицо, но глаза, шею и руки красят разными красками, белою, красною, синею и темною: черные ресницы делают белыми, белые опять черными или темными и проводят их так грубо и толсто, что всякий это заметит, особливо же, когда ходят в гости или в церковь, потому что их не часто выпускают бродить по улицам, разве только в праздники или для посещения друзей и родных». Ему вторил Адам Олеарий: «Женщины среднего роста, в общем красиво сложены, нежны лицом и телом, но в городах они все румянятся и белятся, притом так грубо и заметно, что кажется, будто кто-нибудь пригоршнею муки провел по лицу их и кистью выкрасил щеки в красную краску. Они чернят также, а иногда окрашивают в коричневый цвет брови и ресницы». Адольф Лизек отмечал также, что русские девушки и женщины обязательно красятся, выходя из дома, и не смеют ненакрашенными явиться к царице. По описанию И. Е. Забелина, «чтобы еще больше возвысить ясность, светлость и блеск очей, подкрашивали не только ресницы под стать бровям тоже черною краскою, сурьмою, но пускали черную краску и в самые глаза, особым составом из металлической сажи с гуляфною водкою или розовою водою».

Еще один обычай, бытовавший у знатных дам, шокировал иностранцев: «Они чернят свои зубы с тем намерением, с которым наши женщины носят черные мушки на лице: зубы их портятся от меркуриальных (ртутных. — Л.Ч.) белил, и потому они превращают необходимость в украшение и называют красотой сущее безобразие». Эти слова англичанина Сэмюэла Коллинса, врача царя Алексея Михайловича, возможно, относятся и к женщинам из его семейства. Женщины, которые не белились и не румянились, подвергались нападкам со стороны подруг. По свидетельству Олеария, московские боярыни принудили краситься жену князя Ивана Борисовича Черкасского. Но, кажется, у Натальи Нарышкиной хватило духу не поддаваться подобному давлению; а уж когда она вышла замуж за государя, то никакие боярыни уже не могли указывать, как она должна выглядеть…

Став царицей, Наталья Кирилловна стремилась участвовать в культурной жизни дворца. Государыня с детьми присутствовала на спектаклях — правда, не сидела рядом с царем в зале, а наблюдала за действием через щели между досками специальной беседки, построенной в комедийной хоромине. Следовательно, она слышала и цитировавшийся выше монолог Астинь о достоинствах женщин и недостатках мужчин.

Царица Наталья завела собственный эскорт, который на лошадях сопровождал ее в поездках (например, в 1675 году она отправилась в загородную усадьбу в окружении кавалерист-девиц в красных кафтанах и желтых сапогах). Несмотря на традиционный запрет показывать лицо народу (чтобы не сглазили), она открывала занавески на окне кареты. После первого такого случая супруг сделал ей выговор, но, как отмечает австриец Лизек, уже в 1675 году во время парадного въезда в Москву после посещения Троице-Сергиевой лавры она позволила себе ехать в возке без верха. Лизек рассказывает, что в том же году Наталья Кирилловна захотела увидеть прием послов Священной Римской империи в деревянном дворце в Коломенском. Царица наблюдала церемонию через приоткрытую дверь спальни, соединенной со Столовой палатой, где проходил прием. Ее присутствие обнаружилось случайно, когда участвовавший в приеме трехлетний царевич, будущий император Петр Великий, побежал в соседнюю комнату и распахнул дверь настежь.

У цариц был свой двор. Так, в числе сорока четырех боярынь в придворном штате Натальи Кирилловны первое место занимала грузинская царица Елена Леонтьевна, второе — жена сибирского царевича, затем шли супруга князя Ивана Петровича Пронского Ксения Васильевна и другие боярские жены. Родственницы царицы, в том числе ее матушка, занимали 13-е, 19-е и 36-е места. Помимо боярынь, у цариц были и свои бояре, дворяне, кравчие, стольники, постельницы и прочие служилые люди и слуги. Их было, конечно, значительно меньше, чем у великого государя, но функции у них были те же.

Поскольку царицы и царевны не участвовали в торжественных богослужениях в кремлевских соборах, в церковные праздники они молились в верховых церквях, а в будни — в своих комнатах. Изредка, когда на обедню в верховом храме приходил царь, служил сам патриарх, а после литургии приглашался к царице. По большим церковным и семейным праздникам в Золотой царицыной палате собирались 10–15 боярынь, государыню окружали родственники и приближенные. Вначале ей ударяли челом все присутствовавшие по очереди в соответствии со статусом, начиная с сибирского и касимовского царевичей и заканчивая стряпчим с ключом и ближними людьми, царица допускала их к своей руке, потом гости приглашались за стол.

Слова И. Е. Забелина, что русская женщина в XVII веке «покинула терем», как нельзя более точно подходят именно к женщинам из царской семьи. Самой яркой личностью среди царевен была, конечно же, Софья Алексеевна. Феномен царевны, посмевшей взять на себя функции государя-мужчины (хотя и не открыто, а в виде опеки над младшими братьями-соправителями Иваном и Петром), вызван как ее личными качествами, так и влиянием эпохи, изменившей отношение к женщине. После смерти отца и старшего брата Софья ощущала себя ответственной за семью и повела себя как «матерая вдова» — начиная с похорон Федора Алексеевича, когда она открыто пошла за гробом с громкими стенаниями. Именно Софья решилась, наконец, открыть Славяно-греко-латинскую академию (1687), хотя разговоры об этом начались еще в 1660-х годах, а решение о ее создании принял Федор. Но именно при ней возникает практически неизбежный при женском правлении фаворитизм.

Князь Василий Васильевич Голицын был общеизвестным «талантом» царевны и обладал огромными полномочиями. Ему был присвоен титул «Царственныя большие печати и государственных великих дел сберегатель, ближний боярин и наместник новгородский». По свидетельству французского дипломата Фуа де ла Невилля, Голицын рассказал ему о своих планах реформ в России: создать регулярную армию и постоянные дипломатические представительства в разных странах, посылать дворян для обучения в Европу, отменить государственные торговые монополии и откупа, ввести свободу вероисповедания, улучшить положение крестьян. Как считают исследователи, именно под влиянием князя Софья Алексеевна организовала Славяно-греко-латинскую академию. Можно не сомневаться, что она поддержала бы и другие его начинания. Сохранились любовные письма царевны, адресованные Голицыну, и Евангелие, переписанное ею для возлюбленного; эту рукопись после переворота 1689 года угодивший в опалу Голицын взял с собой в северную ссылку и сохранил до конца своих дней.