Пастухи вечности - Виталий Сертаков

— Ты меня пугаешь. Кто возьмется ему помочь?..

— Тебя надо спросить, кто из вас мог.

— Господа, я извиняюсь, — встрял между ними Шпеер, — но если вы намерены и дальше вести дискуссию, я умываю руки. У больного температура сорок. Анечка, помоги мне его приподнять, простыню сменим.

Спустя минуту Маркус проверил крепление экипажа в койках. Младшей пришлось перейти в соседнюю, пустую каюту. Шпеер остался с профессором. Живые ремни натянулись, освещение усилилось, затем почти пропало. Спеленутая розовыми жгутами, Анка глотала слюну, с ужасом ожидала ускорения. И Тхол ускорился. Слава Богу, на сей раз она лежала горизонтально и не билась об острые углы. Да и углов не стало, при старте койка прогнулась, облегая и ужимаясь до размеров тела.

Все-таки не хотела Мария или не умела разгоняться плавно. Зубы у Младшей лязгали, желудок норовил расстаться с пищей, а на грудь будто бегемот уселся. Шпеер тоже за стенкой хрюкал. Потом улеглось, и Маркус позвал кушать. Жратвы у них было — на год вперед затарились. Плохо только, что холодное все, разогреть негде. Памятуя о том, как было худо во дворце, Младшая пробовала неведомые консервы осторожно, очень уж не хотелось испортить вечер. Ели торопливо, но по хмурым взглядам Маркуса Анка что-то заподозрила. На протяжении всего обеда искоса поглядывал, но без Марии так и не признался.

А та пришла уставшая, круги под глазами, руки в синяках. Конечно, повиси в петлях-то часок, еще не так выглядеть будешь. Пришла и осчастливила: оставляем тебя с доктором в больнице, после, мол, заберем.

— Как же так? — у Младшей кусок встал в горле. — Обещали ведь!..

Но ничего не выспорила, Наездница была непреклонна. Наказала, чтоб носу из гостиницы не высовывала, воды не пила, окон балконных не открывала, потому как простудиться можно в два счета и в два счета можно загнуться. И, не дай Бог, без доктора куда выйти попробовать! Маркус, тот вообще запугал, что город большущий, но дикий, и большинство тут — бывшие уголовники, и никто за ее жизнь не поручится… Тут он палку перегнул, и Мария его под столом лягнула. А Младшая возьми и спроси:

— Коли так опасно, чего ж мы Харченко сюда везем? А Мария говорит:

— Одна из больниц, где у нас есть друзья.

А потом на Анкин тоскливый вид посмотрела, за волосы дернула и пачку баксов сунула. — Так и быть, сходите с доком по магазинам, но за руки держаться, и с вами еще провожатый пойдет.

Пожалела, короче. Только и умеет, что деньги пихать! Младшая пересчитала, потом пополам разделила, большую часть в куртку зашила, а четыреста на расход оставила. Хотя куда там расходовать — жизни не хватит потратить. Самой стыдно было вспоминать — подарила чемодан-то, а теперь снова надеть нечего. Вот ведь кулема! Но Мария не смеялась и не злилась, а наоборот, угадала и успокоила:

— Купи, чего надо, — говорит, — Шпеер тебе поможет лучший магазин найти. А мы закончим и домой доставим, не боись.

И выплюнули их троих в холод. Ну и погодка! Младшая отвыкнуть уже успела, что где-то пурга такая метет и не кончается. Визг и стон стоял на обледенелой дороге, словно тысячи леших собрались на зимний съезд пожаловаться друг другу на горькую судьбу. И не видно в двух шагах ни черта, пороша заметает и кружится, моментально полируя лицо алмазным колючим наждаком. Анка принялась на себе все пуговки и молнии застегивать. Пока закутывалась — Тхол улетел. Сперва с ними и Маркус вылез, только для того, чтобы позвонить. Позвонил он странно: прокричал в трубку три слова, затем бросил телефон на землю и растоптал ногой, В который раз подивилась Анка нелепым обычаям кудрявых. Если каждый телефон после разговора выкидывать, никаких денег не напасешься. Обернулась поднять завалившийся чемодан — и чуть себя не ущипнула.

Секунду назад никого вокруг не было. Голая плешь, за вихрями метели темные ветки деревьев качаются, прямо как живые. Ни домов, ни людей, полоса шоссе без единого огонька. И вдруг, совсем рядом, появились три низкорослые фигуры, закутанные в мех. Только что уходила вдаль каменистая, замерзшая обочина, на которой и спрятаться-то негде, а уже стоят и молча смотрят. Маркус подошел к ним, но не близко, и что-то сказал, из-за ветра не разобрать. Руку ему не подали, общались, перекрикивая завывание бури, но вплотную так и не сошлись. Носилки с заваленным тремя одеялами профессором Маркус с доктором поставили прямо на лед, возле крутой обочины. Харченко потерялся под горой тряпья, и поземка тут же начала заметать и носилки, и людей. Шпеер сгорбился против ветра, прижал Младшую к себе, но Маркуса торопить не спешил. Видать, важный разговор у того намечался. Тхол висел над ними, где-то совсем близко, но поднять лицо не было никакой возможности, у Анки даже ресницы слиплись от снега.

Эти трое мужиков напротив Маркуса вели себя до крайности нелепо. На погоду внимания не обращали, между собой переговаривались. Один отошел и уселся на торчащий валун, будто на пляже прохлаждался, достал из кармана семечки и принялся лузгать, покачивая ногой в меховом сапоге. Анка в жизни морозов не страшилась, да и выросла не где-нибудь, а на Севере, но чтобы посреди пурги за семечки приняться — это уж чересчур. Может, пьяные? Сами в шубах, а головы открытые, и заросли, точно никогда не стриглись. Впрочем, подумала Анка, с такими шевелюрами можно и без шапки ходить. Она сперва их волосы за шапки и приняла: прямо как у африканцев, жесткие шары, расческа застрянет, но не черные, а наоборот, почти седые, да еще, вдобавок, в снегу. Потом один из местных нагнулся над раненым, присел, снял варежку и пощупал у профессора пульс. Анке показалось, что это не взрослый мужчина, а подросток ее возраста. У него была удивительно тонкая изящная кисть, скорее похожая на птичью лапку или на руку женщины-пианистки. Впрочем, из подросткового возраста этот человек давно вышел, он встретился с Младшей взглядом, и она увидела седые усы, густые старческие брови и паутину морщин на лбу.

Наконец они пришли к какому-то согласию, Маркус помахал рукавицей вверх, махнул Шпееру и побежал, балансируя на кочках, вослед таинственной троице, через придорожную канаву. Эти трое, Анка сморгнуть не успела, растворились в пурге. И только когда зажглись в сгустившейся темноте четыре желтые фары и грозно заревел мотор, она разглядела, на чем они приехали. Выплевывая облачка черного дыма, словно огромный неповоротливый скунс, между деревьями разворачивался гусеничный вездеход. На мгновение в снежной круговерти полыхнули задние габаритные огни, и монстр исчез, растворился в пурге. Младшая успела заметить — там была дорога, еле различимый проселок.

— Это кто такие, чукчи? — прокричала она под капюшон сгорбившемуся Шпееру.

— Добрые Соседи! — в ответ выкрикнул он. — Спроси чего полегче…

Анка рискнула задрать голову, чтобы разглядеть Тхола получше, да только без толку. Навалилась чаша серая, поневоле голова в плечи втянулась, и — привет, поминай как звали. Тень по небу промелькнула, воздух ледяной в лицо ударил — и все. Ни шума, ни дыма.

Зато с другой стороны появился и шум, и дым. И Младшая, в который раз, убедилась, что у Марии повсюду имеются друзья. Посеребренное инеем шоссе извивалось среди голых болотистых пустошей, как гигантская змея, и казалось, что даже дороге нестерпимо холодно лежать здесь, между мертвых, уснувших до весны болот. Казалось, что спина змеи, разделенная еле заметной белой полосой разметки, чуть заметно шевелилась. Вдалеке, там, где тучи подсвечивались призрачным заревом, где различались еле заметные городские постройки, над дорогой появился блестящий глаз. Глаз приближался и превратился в лобовое стекло огромного белого автобуса. Целый автобус за ними приехал, во как! Сам белый, а окна черные. Первым делом, носилки подхватили, затем чемоданы Шпеера. Выскочили в халатиках и шапках, четверо. Вроде и пяти минут не прошло, а у Младшей пятки сквозь сапожки занемели, она не чувствовала ног, притоптывала, подпрыгивала, но никак не могла согреться. В чемодане лежали теплые сапоги, но не переодеваться же на улице. Как тут люди-то вообще живут?