Яволь, пан Обама. Американское сало - Андрей Лебедев

— Лезет не в свои дела, — отмахнулся Янушевич. — После выборов я его поменяю.

— Ну, когда ты президентом станешь, — картинно развел руками Клюквин, — тебе иного масштаба особисты потребуются, мы тебе таких привлечем…

— Не хочу сглазить, — сплюнув через плечо, ответил Янушевич, — но после вчерашних теледебатов у меня сомнений почти нет.

— Я смотрел, Витя, — улыбнулся Клюквин. — А сегодня все газеты пишут, что ты оппонента переиграл, особенно по экономике.

— Да я и не сомневаюсь, — кивнул Янушевич. — Надо обсудить, как будем работать первую президентскую стодневку.

— Да, Витя, я затем до тебя и приехал. Надо несколько кадровых вопросов решить, у меня есть хорошие людишки на примете.

— Давай, — Янушевич устроился в кресле и выразил готовность слушать. — Нам теперь много работы предстоит, не меньше, чем до выборов.

Шампунь «Эльс» — відхід, захист, відновлення, гарантія ще більш сяючого кольору ваших волось![32]

— Лидеры движения «Пора» заявили, что не допустят фальсификаций со стороны власти, — сообщает радио «Свобода».

Как только Евгений Васильевич вернулся в Киев из Симферополя, где в реанимации, все еще не приходя в сознание, лежала Галка Маховецкая, к нему в офис примчался сын Вася.

— Это все ты во всем виноват, ты! — кричал Вася. Плакал и кричал. Кричал и плакал.

Евгений Васильевич раньше не видел сына таким. Даже когда Катя, жена Евгения Васильевича и мать Васечки, погибла, Вася так не убивался.

«Вот ведь беда, — думал Дружинин-старший, — надо же, как Ваську любовь скрутила!»

— Это ты виноват, что Анжелка от меня ушла, — сквозь всхлипы кричал Вася. — Мать ее настроила так из-за тебя, потому что ты за Янушевича, а мать ее в большой политике, она не может, чтобы дочка оказалась в стане врага. Ты во всем виноват!

Евгений Васильевич слушал молча обвинения сына и воздерживался обнять плачущего Васю, опасаясь, что только усилит его истерику.

— Ты в тот раз даже денег мне не дал на рекламу моего нового проекта, когда мы с Анжелкой к тебе приезжали, — зло выпалил Василий. — Если бы не пожадничал, мы бы с ней сейчас в Москве рекламу Брумгильды снимали и мать Анжелку не подговорила, может, тогда.

— Слушай, Вася, — нарушил молчание Евгений Васильевич, — а что, если я тебе сейчас денег найду? Сколько на эту Брумгильду надо?

Василий сразу взвился, аж подпрыгнул в кресле.

— Ага! Жаба тебя тогда задушила полмиллиона гривен дать? А теперь цена вопроса в пять раз больше, потому как Брумгильда уже во все хит-парады прошла и теперь ей не такие промоутеры и не с такими деньгами нужны! Раньше надо было тумкать, а теперь ни Брумгильды, ни Анжелки…

Когда Вася уехал, Евгений Васильевич напился.

В опустевшем без Галочки офисе Дружинин теперь сам хозяйничал, и в заветном шкафчике, где верная секретарша хранила чай, кофе и сахар, Евгений Васильевич обнаружил почти полную бутылку виски «Джонни Уокер», бутылку джина «Биф Итер» и сильно початую бутыль недорогого «Хеннесси». Начал с «Хеннесси». Быстро расправился с коньяком, перешел на виски. А уж вслед за «Джонни Уокером» и английский «Биф Итер» отлично пошел.

Ночь Евгений Васильевич провел в офисе. А утром, небритый, в несвежей рубашке, без галстука, пошкандыбал в пивную похмеляться. Алкаши обрадовались, что ангел послал им глупого москаля при деньгах, на счет которого можно было надраться дармовым пивом с водкой.

Следующую ночь Евгений Васильевич уже совсем не помнил себя. Был какой-то вагон на станции «Киев-Сортировочный», какие-то проводницы, кавказцы с черными недобрыми глазами. И нескончаемая череда бутылок. Портвейн, пиво, водка… водка, пиво, портвейн. Пришел в себя на вторые сутки, когда деньги кончились. Без пиджака, в чужой рубашке, в железнодорожном кителе с молоточками на петлицах… Ужас! Хорошо еще, не в обезьяннике с уголовниками очнулся — бог миловал!

Чудом отвязался от прилипшей к нему вокзальной девки-синявки, отдал ей последнюю мелочь из кармана. На метро денег не было… как, впрочем, и мобильного телефона, и бумажника с кредитками. Потерял или пропил… До офиса добирался на троллейбусе «зайцем».

В офисный центр его охранник сперва пускать не хотел — не признал. Хорошо, его напарник помнил Дружинина в лицо и, признав в небритом алкоголике директора из пятьсот первого офиса с пятого этажа, пустил-таки Евгения Васильевича без ключей и документов, даже выдал ему дубликаты из сейфа.

— Что, загуляли, Евгений Васильевич? — с чисто мужской солидарностью в улыбчивом взгляде спросил старший охранник.

— Было дело, — не стал отрицать Дружинин и, покачиваясь, направился к лифту.

Очутившись в приемной, Евгений Васильевич запер за собой дверь на ключ, залпом выпил графин теплой, несвежей воды, а потом завалился с ногами на кожаный диван. Про этот диван среди сотрудников фирмы ходили нелепые слухи, что Дружинин с секретаршей… «Идиоты! Какие все идиоты», — подумал Евгений Васильевич, включая лентяйкой висящий под потолком телевизор.

Показывали новости. Ищенко показывали… У него ужасные гнилостные наросты на лице… Кошмар!

И тут Евгений Васильевич отчетливо вспомнил, как вчера в вагоне в отстойнике Киев-Сортировочного узла, когда пил с кавказцами и проводницами, кто-то из алкашей тоже сказал, что у Ищенко на роже — бобон… Точно! Говорили про это вчера, когда пили портвейн с пивом. И еще хохлушки проводницы начали Ищенку жалеть, вот, мол, бедненький, надо бы за него теперь голосовать…

«Все! Просплюсь-высплюсь, — уже отключаясь, подумал Дружинин, — а завтра с утра начинаю новую жизнь».

Но тут позвонил Сипитый.

— Тут такое творится, братка… Мне лучше делать отсюда ноги, здесь опасно оставаться. Нашей стройки фактически нет, все, что можно, украдено и разгромлено.

Дружинин и сам понимал, что хана. Денег не было. Бизнес окончательно рухнул. Но жизнь устроена так, что, даже падая на дно самого глубокого колодца, мы не подозреваем о том, что дно может быть так глубоко. И упав очень и очень низко, не можем представить, что это еще не самый нижний этаж.

Самая страшная новость пришла из Одесского порта. Туда пришли контейнеры с салом из Канады от Ксендзюка, и во время растаможки у санитарных инспекторов возникли, мягко говоря, вопросы.

— Как это просроченное сало? — кричал Дружинин в трубку. — Как это сорок четвертого года продукт? Этого не может быть!

Позвонил Ксендзюку в Канаду. Но ни в офисе, ни на мобильном ответа не было. Ксендзюк пропал. И вдруг, одним разом, под диафрагмой, или «под ложечкой», как говорили в детстве, у Дружинина ощутимо возникла страшная, пугающая пустота.

— Он что, — вслух спросил себя Дружинин, — кинул меня на деньги?