Аврора - Жюльетта Бенцони

Как ни хорош был этот совет, последовать ему Аврора не успела: уже назавтра во двор баронессы Беркхоф въехала карета госпожи фон Левенгаупт с кучером Готтлибом на козлах. Он привез записку от Амалии, просившей сестру срочно вернуться в Гамбург.

— Могла бы уточнить, в чем дело! — возмутилась Аврора. — Как я погляжу, в нашей семейке какая-то мания таинственности!

Но не выполнить такую просьбу было невозможно, и через два часа, расцеловав Шарлотту и взяв с нее слово немедленно сообщить о любой новости, Аврора села в карету и покатила в Гамбург. Напрасно подруга убеждала ее, что «срочное дело» совсем необязательно означает дурную весть: она ехала домой с тяжелым чувством, хотя помнила о склонности Амалии делать из мухи слона.

* * *

Известие, которое ее ожидало, оказалось радостным. Приехав в Гамбург, Аврора застала сестру в небывалом возбуждении для женщины, привыкшей держать себя в руках и предпочитавшей спокойную степенность. Едва выйдя из кареты, девушка очутилась в объятиях Амалии, смеявшейся и рыдавшей одновременно.

— Наконец-то! Боже, у меня было чувство, что ты уже никогда не вернешься! Почему ты так задержалась? Почему...

— Да успокойся ты! Позавчера я написала тебе письмо с подробным объяснением, просто ты его еще не получила. Готтлиб торопился как на пожар. Он ничего не пожелал мне сообщить, так что право просветить меня принадлежит тебе.

— Еще бы он лишил меня этого удовольствия! Тебя ждет огромная радость!

Аврора почувствовала, что бледнеет.

— Филипп? Выкладывай скорее! Доставить мне радость может только он!

Поняв, что переборщила, Амалия сразу присмирела.

— Нет-нет, увы! Прости, если я поманила тебя надеждой, а теперь вынуждена разочаровать. Какая я глупая! Входи! Ты согреешься, а я покажу тебе письма...

Сестры, не размыкая объятий, вошли в дом. Было видно, до чего трудно Амалии сдержать возбуждение, как ни злилась она на себя за то, что обманула ожидания сестры. Она привела ее в комнату, где их дожидалась Ульрика. Та, далеко не такая непосредственная, как ее старшая госпожа, встретила младшую словами:

— Вот и вы! А я уже не чаяла снова вас увидеть!

И она быстро начала стаскивать с Авроры зимнюю одежду, закутала ее в удобный халат, обула в меховые туфли без задников и усадила в угол, к камину, пообещав принести горячего шоколаду. Тем временем Амалия, ненадолго отлучившись, вернулась с письмом и уселась перед сестрой на обитый табурет.

— Для начала я должна тебе сказать, что князь-курфюрст Саксонии Фридрих Август произвел моего мужа в генералы и предоставляет ему дом, в котором я все могу устроить так, как принято среди придворных. Он соизволил лично оповестить меня об этом, а вот что он пишет тебе...

При виде сломанной печати на письме младшая сестра удивленно приподняла бровь. Старшая, заметив это, поспешила с объяснением:

— Не сердись, что я его прочла, просто я не знала, где ты. Сама понимаешь, такому автору письма нужно знать, что ответить, в случае, если...

— Перестань, ты поступила правильно! Перейдем к делу. Что там, в письме?

В официальном тоне, не исключавшем, впрочем, некоторой теплоты, Фридрих Август распространялся о своей дружбе с графом Кенигсмарком и о своем заветном желании принять у себя при дворе графиню Аврору. Курфюрст не скрывал, что готов оказать ей любую помощь, чтобы прелестнейшие в целом свете глаза больше не проливали слез...

— Наконец-то! — Девушка выронила толстый лист с гербовой печатью. — С самого исчезновения Филиппа я жду этого приглашения. Конечно, его эмиссар побывал в Ганновере, но поднять большого шума не смог. Теперь все изменится. Уверена, такой влиятельный властелин использует все свои возможности, чтобы найти Филиппа!

— ...и чтобы эти прелестные глаза больше не проливали слез, — дополнила с иронией Амалия. — Мои глаза его так не тревожат.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что он не был бы так красноречив, если бы до него не дошли слухи о твоей красоте. Князь-курфюрст слывет дамским угодником и вряд ли так расстарался бы ради дурнушки.

— Так или иначе, он предлагает свою помощь. Я хочу понимать его письмо именно так. Нам ничего не остается, кроме как готовиться к отъезду в Дрезден.

— Кстати, ты мне не расскажешь, чем занималась в Целле?

— Подожди, всему свое время. Одно могу тебе сказать: я времени зря не теряла. Теперь я уверена, что ценностями, об отправке которых Филипп написал Ластропу, завладела Платен.

После этого, естественно, последовал подробный рассказ, который потребовала Амалия. Не скрыла Аврора и своей тревоги за Клауса.

— Признаться, мы с Шарлоттой Беркхоф не знаем, как поступить. Если бы не твой вызов, я бы осталась там. Твою новость я смогу считать хорошей только тогда, когда князь окажет мне настоящую помощь.

Но Амалия все еще не оправилась от изумления, в которое ее повергли приключения младшей сестры.

— Ты и вправду побывала в Альдене? Ты видела принцессу?

Аврора начала терять самообладание.

— Разве я стала бы кормить тебя баснями? Тебе, кажется, хорошо известно, что мне не свойственно привирать!

— Прости, просто после получения этих писем у меня голова идет кругом. Порой меня пугает твоя опрометчивость...

— Я бы посоветовала тебе к ней привыкнуть, это только начало. Убийство Михаэля Гильдебрандта, рубин «Наксос», нацепленный «этой Платен», мучения Софии Доротеи, исчезновение Асфельда — не многовато ли, чтобы сидеть сложа руки?

Удалившись после ужина в свои покои, Аврора не сразу легла спать, а засела за длинное письмо к баронессе, желая поведать ей о происходящем и попросить передать эти новости герцогине Элеоноре. Затем она достала письма, привезенные беднягой Гильдебрандтом, положила пакет на свое маленькое бюро и застыла, не осмеливаясь их вскрыть. Но нужно было преодолеть себя и передать хотя бы два-три письма Софии Доротее. Большего количества ей было не спрятать под корсажем, как ни велико было ее желание согреть оцепеневшую узницу Альдена. Какие же письма выбрать? Осторожно сковырнув ножиком печать, разрезав шпагат и двойной слой плотной холстины и бумаги, она нашла четыре перевязанных синими лентами свертка, по одному на каждый год любви... Вскрыв первый, она увидела письмо, датированное 1 июля 1690 года. До роковой ночи в Херренхаузене оставалось ровно четыре года! Она приняла это за знак и осторожно раскрыла конверт. Как она разволновалась, узнав крупный почерк Филиппа, его произвольную орфографию, которая могла бы вызвать смех и недоумение, если бы не излитая им огненная страсть!

«Я дошел до последней крайности, — писал он из валлонского городка Ат, где стоял его полк. — Спасением может стать только письмо, написанное вашей несравненной рукой. Если бы я дождался счастья его получить, то хотя бы немного утешился. Надеюсь, вы снизойдете к моей мольбе и не откажите в этой милости. Раз вы — причина моей печали, то вам ее и утолять... Я пишу той, к которой питаю столько же уважения, сколько любви, хотя понимаю, что выражаю свою страсть неуклюже...»