Отдам осла в хорошие руки... - Марианна Гончарова

По давней привычке к порядку Лазарь называл жену Женой, сына Сыном, кота Котом, а тещу — опять же исключение — именовал почтительно Мамашей. Соответственно собака получила имя Собака.

— Лазарь! — говорили ему друзья. — Это никогда не станет овчаркой, Лазарь. Тебя обманули. Отдай это где взял.

— Нет! — решительно ответствовал Лазарь. — Он остается. Собельманы своих решений не меняют.

Что говорить, Собака, ласковый, любящий, преданный, забрал душу. И после того как Собака переболел какой-то мучительной собачьей болезнью, Лазарь стал звать его на «вы».

Умнейший парень, Собака умел выполнять все команды. Лучше всего у него выходила команда: «Чужой!»

— Чужой! — И Собака моментально прятался в самое укромное место, пролезая в невероятные углы и щели.

И еще замечательная команда: «А где любимый Собака чемпиона республики в среднем весе боксера Лазаря Собельмана?» И Собака мчался к хозяину, заливисто лая и прыгая, радостно лизал Лазаря в нос и приговаривал собачьи нежности. Ну не счастье ли?

Остальные команды Собака выполнял разом, быстро: садился, ложился, подавал голос, укладывался на спину, закрывал лапками глаза — «Ах-я-так-хорош!».

Ну да, не овчарка. Но как он умел слушать и сопереживать: вертел головой, водил ушами, подымал брови, постанывал, взвизгивал и пожимал плечами. Тихо, вы! У кого нет и никогда не было собаки. Да, и пожимал плечами!

И надо ж было, чтоб фотограф Ткач в похмельном гневе пнул Собаку. Просто так пнул, ни за что. Собака завизжал от боли и обиды и быстро выполнил команду «Чужой!».

— Убью, — кротко пообещал Лазарь, — убью. Если не извинишься.

— Ну извини, Наумыч, — миролюбиво заворчал Ткач.

— У Собаки, у Собаки проси прощения.

— Щас! — пообещал Ткач. И назвал адрес, куда идти Лазарю, Лазаревой собаке, Лазаревой Мамаше и прочей родне оптом.

— Убью, — тихо попрощался Лазарь. И добавил: — Собельманы своих решений не меняют.

На следующее утро Лазарь выгуливал Собаку рядом с фотоателье Ткача.

— Убью, — поздоровался Лазарь. — Если не извинишься.

Ткач огрызнулся, но торопливо скрылся за дверью.

Через день Лазарь пришел к Ткачу на работу фотографировать Собаку. Все как полагается. Оплатил у приемщицы заказ на фотографии.

— На паспорт, — приветливо попросил он Ткача, а Собаку усадил в кресло. — Собака, сидеть!

Собака сел, лег, тявкнул, перевернулся на спину и закрыл лапками глаза.

— Так как?.. — робко возмутился Ткач. — Он… он же все лицо закрыл… руками… этими… лапами…

Лазарь любовно усадил Собаку. Пригладил ему чубчик:

— Ну давай, фотографируй. А то, если не извинишься, знаешь сам, Собельманы своих решений не меняют. Кто ж тогда сделает нам фотографии любимого Собаки чемпиона республики в среднем весе? Правда, Собака?

Собака пожал плечами.

Вечером Ткач ждал Лазаря во дворе.

— Слышь, Наумыч, может, мировую, а?

— Ты, Ткач, конечно, умный. Но с креном в прогрессирующий идиотизм. Я ж тебе сказал, Собельманы…

— Да, да… — уныло кивнул Ткач. — Но как же… у собаки…

— Ну, ты иди, думай пока…

Лазарь истязал Ткача больше недели: гулял под окнами, приходил переделывать фотографии Собаки, потому что Собака там был на собаку не похож. Напоминал, что Собельманы своих решений не меняют.

Ткач перестал спать, есть и даже пить. Бегал муравьиными дорожками от Лазаря и Собаки. Он уже твердо усвоил, что Собельманы своих решений не меняют.

В воскресенье Ткач нарядился. Как будто шел просить Собакиной руки и сердца. Лазарь открыл на стук.

— Тебе кого?

— Так это… — переминался Ткач, — я… извиниться… Так что… может…

— А где любимый Собака чемпиона республики в среднем весе боксера Лазаря Собельмана? — ласково позвал Лазарь.

Собака вышел в прихожую, настороженно и вопросительно глядя на хозяина.

— Ну?! — молча, бровями, спросил Лазарь.

— Ну?! — молча, бровями, спросил Собака.

— Это… — засопел Ткач. — Собака… Извини, блин… Я… это… больше не буду…

Лазарь и Собака посмотрели друг на друга. Лазарь вопросительно мотнул Собаке головой. Собака пожал плечами.

Ткач уходил. Но не было облегчения в его душе. Одна растерянность и смятение. Растерянность. И смятение.

Одна говорящая голова по телевизору сообщила, что мы в нашей стране все находимся в гражданско-правовых отношениях. Потом голова долго расшифровывала, что это значит. Из чего я поняла, что могу подать в суд на всякого, кто меня обидит или посягнет.

Я понятливая. Вполне. Но у меня в жизни две беды. Во-первых, я доверчива. А во-вторых, всегда ищу ответы на риторические вопросы.

Для начала — пример из во-первых. Вот взять, допустим, сонник. Там написано: если во сне увидеть идиота — вам предстоит разговор с ученым и мудрым собеседником. И я поверила. Легла спать. Снится мне мой сосед дядя Коля — пьяница, матерщинник, кляузник, анонимщик. Идиот по всем параметрам, симптомам и показаниям. Утром — беседа с ним же. С ученым и мудрым человеком, как сказано в соннике.

Вообще-то дядя Коля, если в состоянии говорить, только риторические вопросы и задает. А я отвечаю. Он задает. А я отвечаю.

Он:

— Да кто ты така-а-а-а?

Я, терпеливо — имя, фамилию, данные паспорта — говорю: пришла снова на вашего петуха жаловаться.

А он:

— Да что ты о себе возомни-и-ила?

А я так скромно о себе. Но с уважением. Говорю: мол, я отоларинголог. Врач ухо-горло-нос, по-вашему. Уберите петуха, говорю. Закройте, зарежьте, в конце концов.

А он:

— Я грынпис, по-яла, уха-горла-нос?!

Я киваю. Конечно, поняла. А что тут непонятного. Дядя Коля — гринпис. И петуха своего из-за меня убивать не собирается.

И все бы ничего. Курочки у него такие ладненькие — то ли австрийские, то ли немецкие, — как хризантемы белые. Переступают важно, неторопливо, приседают в реверансах. А вот петух — мерзавец редкостный. Гребень набок скошен. Глаз серийного убийцы. Мотается по двору осатанело, раздает тычки, провоцирует скандалы и интригует. И между прочим, главным своим делом не занимается. Иногда погонится за какой-нибудь из своих фройляйн, но как-то без интереса, больше по причине невнятных задач, поставленных природой, но напрочь им забытых.

Зато моя собственная жизнь с появлением петуха изменилась. Этот убивец на меня охотится. На меня лично. То ли развлекается, то ли интерес какой имеет. Иногда бродит, в траве копается, обдумывает какую-нибудь философскую концепцию. (Сомнительную, судя по выражению его петушьего лица.) А тут выхожу я. Ему на радость. И всем соседям, кто утром на работу не ходит. Убивец встряхивается, вздыхает глубоко, издает боевой клич «А-ха!» — и мчится прямо на меня с клекотом, топая, как пехота на параде. С какими целями он мчится, я не знаю, — он меня пока еще ни разу не догнал. Но стресс этот — каждое утро. И гоняется он только за мной. К мужу, детям, собаке нашей он совершенно равнодушен. А у меня уже невроз. У меня уже бессонница. Я даже от петушиного крика в мультфильмах дергаюсь.