Обратная перспектива - Гарри Гордон

— Не скажи, Саня. По нашим болотам особый класс нужен. Да Митяй поедет, если надо. Он у нас на девяносто девять процентов — говно, зато на один процент — чистое золото.

— Давайте хоть за Митяя, — предложил Карл, — а то всё в последнее время — не чокаясь.

— Да, — засмеялся Сашка, — за Митяя, как за живого…

— Ты расскажи, — попросила Галя, — как ты Кольку вызвал. Телеграммой.

— А… — усмехнулся Сан Саныч. — Осенью, как вы уехали, корова у меня заболела. Не ест, не пьёт — ноги передние подвернула и лежит, кивает. А я не понимаю — всё-таки морской офицер в прошлом, а не ветеринар. Галя говорит: тут Колька нужен, коровы у него каждый день болеют, опыт большой. А где его взять, Кольку. Пять километров до Кокарихи, да пять обратно. Да и не застанешь. Или за бычками своими гоняется, или у бабы…

— Ты про бабу расскажи, — напомнила Галя.

— Расскажу. Так вот… Не достанешь Кольку. Тут смотрю — от Старой деревни идут тёлки Колькины, небольшой отряд, от стада отбились. Я тут же — записку, веревочку, — и на шею самой умной тёлке.

— А что в записке? — спросил Карл.

— Записка такая: «Сволочь ты, Николай». И подпись.

— Классно, — засмеялся Сашка, — и что?

— А что было делать, — оправдывался Сан Саныч. — Даже если б я его нашёл, он бы придти не согласился, сказал бы — некогда.

— Ну и чего?

— Утром, ни свет, ни заря, прибежал, как миленький: — Что, Саныч, случилось, что я ещё натворил?

— Извини, говорю, Николай, это всё я напутал, ничего ты не натворил. Маразм, говорю, старческий…

— Ну, ты даёшь, Саныч! — Колька ругается, а сам, смотрю, вздохнул с облегчением. У нас ведь как: нагадишь кому-нибудь, и сам не заметишь.

— Потому что не со зла, — объяснила Галя.

— Вот, вот. — Давай, говорю, Колька, чаю попьём с Галиным пирогом. Ты ж, наверное, не завтракал.

— Не откажусь, — сказал Колька и пошёл трепаться…

— Вот как мы сейчас, — засмеялась Галя. — А что — неделями живого человека не видишь.

— Вот и справляем нужду, если поймаем, — добавил Сан Саныч.

— Так что с Колькиной бабой?

— Сейчас, только доскажу. Ну вот, чаю попили, потрепались, я и говорю: — Колька, ты в коровах что-нибудь понимаешь?

— Обижаешь, Саныч. А что?

— Посмотри, говорю, что-то с моей неладно.

Колька вошёл во двор, посмотрел, обернулся:

— Погуляй, Саныч, я сам…

— И что?

— А то. Что он там делал, не знаю. Может, стихи читал или песню пел. А только корова моя тут же просралась и ведро воды вылакала на раз…

— Ну что, за Кольку, — предложил истомившийся Карл.

— Можно и за Кольку, — одобрил Сан Саныч.

— А с бабой его что? — напомнил Сашка.

— Про бабу пусть Галя расскажет, ей видней.

— А что баба? Дура, — начала Галя. — Мужики, вы не едите ничего. Саня, попробуй грибы, чернушки. Бочковые. Карл Борисыч, тощий какой. В чём душа держится. Татьяна не кормит?

— Не кормит, Галя. Так что с бабой?

— Баба да баба, как зовут её, даже не знаю…

— Лида, кажется, — вспомнил Сан Саныч.

— Так вот, Лида учудила: — Я, говорит, Николай, беременная, и рожать от тебя буду. Колька аж не понял, стоит — дурак дураком: — Кого, говорит рожать? А та изгаляется: — Ещё не решила, может козлёночка…

— Сколько ж ей лет, — удивился Карл.

— А кто её разберет, вся намазанная. Что-то сильно за сорок.

— Напугать хотела, — объяснил Сан Саныч.

— Да зачем, — не понял Сашка, — что с Кольки взять?

— А так просто. Не понимаете вы женщин, Александр Карлыч. Чтобы любил. Да холил.

— Ещё больше холил, — уточнил Сашка.

Все засмеялись.

— Ну вот, — продолжала Галя. — Раз напугала, два напугала, а разговоры у неё в доме, да по-пьянке. А там — одна соседка забежит за солью, другая — за луковицей — и дошло до Москвы, до её кагебешника. Тот — пулей сюда. Побросал её шмотки в мешок, за порог выкинул: — Ещё, говорит, раз увижу — застрелю из этого… в общем, оружия.

— Табельного, — подсказал Сан Саныч.

— И что теперь? — спросил Карл.

— Ничего, — пожал плечами Сан Саныч. — Сидит целыми днями на Колькиной койке под худой крышей, ноги поджала — внизу крысы бегают.

— Ни хрена себе, — протянул Сашка. — Тем более надо съездить.

Митяй согласился сразу. Кольку он любил с детства — тот учил его всему деревенскому, учил дачного мальчика управляться с вилами да лопатой, вязать крючки, ставить сети, рассказывал о прекрасных девушках своей юности, теперь же Митяй относился к старому Кольке с досадой и вздохом, как к непутёвому дитяти.

Поехали в обед, после безуспешной рыбалки. Шишарик скакал по морозным колдобинам, тёрся кабиной и кузовом о еловые ветви. Время от времени Митяй останавливал машину и протирал рукавом крыло:

— Наливай!

— По чуть-чуть, — уточнил Сашка.

Карл бывал у Кольки лет пятнадцать назад, ел похлёбку из козлятины. Они тогда были не стары, и дело было летом, поэтому трудно было сейчас представить Колькино жильё. Да и не нашёл бы один. Впрочем, кроме Кольки, никто не зимовал в Кокарихе.

— Митяй, — с беспокойством спросил Сашка, — у него ведь есть видеоплейер?

— Есть. Я ему в позапрошлом году привёз. «Панасоник». Вот страна, — загоготал Митяй, — человек в говне по уши на старости лет, а… «Панасоник» ему подавай… А что — порнушку ему хочешь показать?

— Что-то вроде… Фильм я ему везу про него, наш с Борисычем, он же на премьеру так и не выбрался.

— Да помню. Зато всё допытывался потом: кто плакал, кто смеялся.

— И что, записывал? — спросил Карл.

— Была бы у него ручка с бумагой, — точно бы записал.

После яркого солнца в серой избе трудно было что-либо разглядеть. Наконец, проявилась скомканная постель, скомканная женщина, сидящая на ней с подвязанной щекой. Сквозь приоткрытую дверь горницы зиял проломанный пол. В углу, у телевизора, — огороженный закуток, в котором бодались козлята.

— Николай где-то здесь, по хозяйству, — неохотно и равнодушно ответила женщина.

Длинный коровник, наполовину врытый в землю, напоминал коммунальный барак в Сокольниках.

«Не может Колька без общаги, — подумал Карл. — Так и застрял в своём детстве».

Колька выбрался из чёрного проёма и замер. Потом кинулся обниматься. Лицо его было испачкано коровьим навозом.