Лили и море - Катрин Пулэн

— Лили! Выходи оттуда сейчас же, с работой покончено, — позвали меня сверху. Но я не могу остановиться. У меня еще много сил.

— Иди завтракать, Лили!

Я высовываю голову из своей темной дыры. Снаружи светит солнце. Я щурюсь. Меня окружают шкипер, Дэйв и Джуд, Саймон. Я смотрю на них четверых, на одного за другим, и мной овладевает смех, радость ободряет меня, хочется упасть, запрокинув голову к летнему небу. Я закрываю глаза. Когда я их снова открываю, мужчины по-прежнему стоят надо мной. Они пристально смотрят на меня всё с большим и большим удивлением, которое становится похожим на нежность.

— Хорошо, Лили, что есть такого смешного там в глубине?

Йан и Дэйв хватают меня за запястья — каждый со своей стороны — и вытаскивают из трюма на вытянутых руках. Когда меня подняли в воздух, веселье снова овладело мною.

— Я взлетаю!

Мы отвязываем корабль. «Мятежный» набирает обороты. Я сажусь на пятки напротив фальшборта. Солнечный свет преломляется в капельках воды и сушит мою кожу. Под штанами из мягкого хлопка, которые когда-то были белыми и походили на вторую кожу, мои мускулистые ноги. Они ощущают жар лета. Я закрываю глаза. Когда я их вновь открываю, то вижу Джуда, сидящего на корточках в нескольких метрах от меня. Мои длинные бедра — это бедра женщины, могу поклясться, он это понял.

— Солнце — это здорово, — говорит он.

Погода изменилась, как только мы вернулись в порт. Начал капать мелкий дождь. С запада, где он уже захватил горы, к нам движется туман. Понемногу набережные заволакиваются туманом. Йан вышел. Мы снова принялись за работу.

— Бьюсь об заклад, что мы последние, кто продолжает так горбатиться.

— Такое бывает.

— Сколько крючковых снастей нам осталось сделать?

— Тридцать.

— Это немного.

— Нет, но нужно их сделать.

— Завтра же мы отправляемся тралить оборудование?

— Да. Опять надрываться ни за грош. Меня удивляет, что нас снова тянет туда.

— Я не смогу отвезти свою подружку на Гавайи, это точно, — говорит Дэйв.

— Не в этот раз… Полагающаяся мне доля составляет одну часть и половину, а твоя? — спрашивает Джуд, прервав свою речь. Он стоит, зябко скрестив руки и поставив пятку на стол, одно бедро прижато к груди.

— Такая же, как и твоя. Впрочем, я здесь не старожил, скорее ловец крабов.

— Нельзя сказать, что это позволило тебе проявить себя наилучшим способом.

Моя душа мертва, я в плену печали. Я внезапно поняла, что это не будет длиться вечно, что это не будет длиться долго, — жизнь на борту, мужчины, корабль. Скоро всё должно закончиться, я буду без крыши над головой, с раскрытой душой. Рабочий день затягивается. Саймон зевает. Он навеселе в полумраке навеса. Вечер, стало быть, никогда не наступит.

— Без сомнения я едва наскребу себе на обратный билет, — говорит он.

— Верно, что тебе заплатили половину доли?

— Йан сказал мне это, когда я сел на судно.

— А я, наверное, получу четверть доли, — говорю я.

— Это будет несправедливо, — говорит Дэйв. — Ты отпахала столько, сколько и мы, и отстояла на вахтах так же, как и другие.

— Да, — говорю я, — это будет неправильно. Во всяком случае, что касается ловли трески… Что касается ловли палтуса, я молчу.

Саймон не говорит ничего. Джуд тихо сидит за столом. Я бросаю рыболовные крючки, загнутое шило и смотрю на них:

— Я дешево стою, да?

— Я говорил об этом не для того, чтобы ты сердилась, Лили.

На меня мгновенно навалилась усталость. Я ошиблась, когда посчитала, что смогу стойко все это перенести.

— Мне собираются дать денег только на карманные расходы… Наверное, эти руки, пугающие мужчин, не выглядят как руки труженицы? Тогда почему мне говорят, что я вкалывала быстро и хорошо, и почему Гордон и Джейсон хотят, чтобы я оставалась на их корабле? Может, потому что я недорого стою?

— Лили, я не это хотел сказать…

Я бросаю свои перчатки на стол. Возвращаюсь в кают-компанию. Разделив волосы на пряди, я долго их расчесываю. Они волнами ниспадают на мою спину. Я прохожу в каюту, беру свои доллары, меняю свой свитер на мой любимый, «Fly till you die»[17]написано на нем сзади. И выхожу. Я прохожу перед мужчинами, высоко держа голову, со свободно развевающимися, как грива, волосами. Ни разу не взглянув на них, я покидаю корабль. Идет теплый дождь. На душе тяжело. Пусть поработают без меня. Я иду по сияющему доку в зеленых сапогах, которые дают мне почувствовать, что они очень большие.

Я выпила два бокала пива, глоток за глотком. Я вышла. Я пошла вдоль торговых мест до бара «На судне», битком набитого старого бара. Я пробралась к большой стойке, потемневшей от грязи, и села около невозмутимой старой индианки, потягивающей свою маленькую рюмку водки. Мужчины горланили морские песни. Другие склонились над стаканами — и я не вижу их лиц. Настолько темно, что с трудом можно было распознать голых женщин на картинах, сливающихся во мраке стен.

Официантка идет ко мне. На ее замученном лице по-прежнему очень яркие, вызывающие румяна. Мы улыбаемся друг другу. Она меня узнала.

— Один бокал «Rainier», пожалуйста.

Она мне его подносит и вместе с пивом ставит на стол маленькую рюмку шнапса, который я не люблю, но который выпиваю залпом, прежде чем она повторит снова.

— Иди ко мне, — говорит она, — нужно время от времени выходить из мира мужчин. Они не сделают тебе подарка после того, как заберут твои силы, чтобы заработать себе доллары, и твой зад, чтобы доставить себе удовольствие. Они не миндальничают, поверь мне.

— Они собираются заплатить мне четвертую часть от доли.

Она взрывается:

— Не существует четвертой части от доли, они полное дерьмо, я тебе говорю, мудаки… Не пускай это на самотек. Если не закончишь работу, они выгонят тебя без копейки в кармане. Не доверяй им. И особенно береги свой зад.

— Я не боюсь, я умею защищаться.

Мужикам хочется пить, и они орут, чтобы им принесли выпивку. Подмигнув, она покидает меня. Подходит какой-то мужчина и, показывая на свободный табурет, спрашивает:

— Могу я сесть? — говорит он. — Ты индианка?

— Нет, — отвечаю я, — но да, ты можешь сесть.

— Я подумал, что ты индианка, когда утром видел тебя, проходящей мимо, маленькая индианка, возвращающаяся из соседней деревни, которая ловит лосося на одном из сейнеров плавучего дока.

Он говорит низким, мягким, поющим голосом, таким на удивление далеким, как если бы он был за тысячу миль отсюда. По виду его сапог, рук и плеч, по загорелой коже лица можно понять, что он рыбак. Он рассказывает, что он с борта большого красного корабля, стоящего напротив офиса порта, под названием «Инуитская леди». Что в этом году он тяжело поработал на ловле рыбы, как и три предшествующие зимы, ради своей жены, которая хотела жить на Гавайях. Сейчас она обосновалась на Гавайях. Но он должен, по меньшей мере, продолжать работать, не переставая, чтобы оплачивать кредит за дом, который он никогда не видит, который он даже не желает, так как его жизнь проходит на Великом Севере, а не на пляже в стране солнца и лени.