Диалоги пениса - Поль Авиньон

Если остановиться подробнее на разнице в габаритах и на громкости совершенного подвига, то можно представить жокея Ива Сен-Мартена верхом на Урази, в девятом заезде престижных скачек на Приз Триумфальной Арки. Скаковая лошадь Урази выглядела, пожалуй, поизящнее. Что касается шумового эффекта — администрация гостиницы сделала им на сей счет сдержанное, однако твердое замечание, когда они, «зверски» проголодавшись, спустились наконец, чтобы пообедать.

После столь высокого деяния началось неуклонное продвижение Жана Танслена по иерархической лестнице — и это при его скромном дипломе об общем университетском образовании, выданном за двухлетнее изучение современных языков и литературы. И не было года, когда бы он не получал одно, а то и два повышения по службе. Пятидесятидвухлетняя Сольвейг, сказать по правде, была бесконечно далека от мысли, что с ней произойдет такое. Ради своей карьеры она пожертвовала всем — сексом и обольщением никогда не занималась, мужа и детей не заводила. И вдруг — сойти с ума из-за какого-то француза, не толще карточки метро, с узеньким задом тореадора и хулиганистой мордашкой. И сейчас она с трудом сдерживает себя, чтобы не запрыгнуть в самолет, едва у нее появляется пара свободных деньков. Но они и так встречаются не реже раза в месяц.

И не было случая, чтобы Урази, изнемогающая на крутых виражах трибун, замедлила темп, не дойдя до победного финиша, — всегда домчится до свидания! Она сняла шале в уединенном местечке, неподалеку от Лозанны. Это удобно, и с точки зрения шума, и для авиаперелетов.

Жан Танслен порой колеблется, стоит ли продвигаться дальше в своих скаковых испытаниях. Случается, кобылица его опрокидывает, ставит ему синяки, царапается — один раз дело дошло до тяжелого вывиха ноги. Она делает так не нарочно, это не извращение! Просто она открыла для себя новый экстаз — от поединка на ринге, в сражении с соперником легкого веса, при том, что собственная ее весовая категория даст десять очков вперед Майку Тайсону. Продержаться бы еще лет пять-шесть, не больше. Если он не загнется!

Да что уж там… Кому, как не ей, он всем обязан!

— Почему ты не развелся с Розой, чтобы жениться на Элен?

— В одном из священных текстов дзэн, написанных в IX веке учителем Тозаном, есть такая строфа:

Удалиться

Прикоснуться

Ни то ни другое не имеет цену

Для огня.

— Что это значит?

— Если ты слишком близко подходишь к огню, он тебя обжигает. Но, находясь слишком далеко от огня, ты не извлечешь пользу от его теплоты.

— И для сексуальных похождений это и есть тот самый Срединный Путь?

Роже смеется.

— Этот путь применим ко всему. В данном случае, Элен и я применили его инстинктивно. Конечно, каждый из нас мог развестись, чтобы жить вместе, но что потом? Мы вновь погрузились бы в рутину семейных будней, которая нам обоим хорошо знакома. Это были не те отношения, которые нам хотелось пережить.

— К тому же каждый из вас знал, что другой способен на неверность!

— Тебе не откажешь в беспощадности! Хотя, на самом деле, ты прав. Но если говорить серьезно, мы достигли равновесия и хотели его сохранить. Как-то меня пригласили поработать в Денверском университете, в штат Колорадо. Надо было создать творческую мастерскую, как это любят устраивать американцы, и провести семинар с пятнадцатью начинающими писателями. Мое пребывание должно было продлиться две недели, и Элен удалось освободиться на весь этот срок. Тогда мы познали нечто иное, в сравнении с нашими мимолетными встречами! В нашем распоряжении оказался домик в университетском городке, с видом на Скалистые горы. Не прошло и нескольких дней, как стали появляться первые приметы супружеской рутины: привычки, повышенный тон, мелкие упреки по поводу зубной щетки и сидения в туалете. Нелепые пустяки, но именно те, которые нас обычно сильнее всего раздражают в брачных партнерах. Оба мы отдавали себе отчет — у нас нет ни малейшего желания воспроизводить то, что в наших семьях даже могло считаться в какой-то мере продуктивным. А как-то ночью мне стало не по себе. Был слабый мороз, так часто бывает на отрогах хребта Скалистых гор, и шел снег. Мы занимались любовью, и желая острее ощутить теплоту постели, открыли окно. Все огни были погашены, и мы смотрели, как медленно падает снег. При лунном свете угадывались только контуры гор, снежинки казались искрящимися. Воистину волшебные мгновенья. Я открылся перед ней, рассказал о трудностях, возникающих у меня с участниками семинара. Проблема заключалась в различном восприятии написанного, я связывал это с тем, что я европеец, а они американцы. Элен тоже американка. И я надеялся, что она сможет дать мне разъяснения. Несколько слов, произнесенных ею в ответ, меня парализовали: и по смыслу, и по выбранным ею выражениям, и по интонации то же самое, несомненно, ответила бы мне Роза, задай я ей подобный вопрос. И я умолк, не зная, что делать и что говорить. Я больше не понимал, в каком я пространстве, в каком измерении и с кем сейчас нахожусь. Была ли это усталость? А может, то острое ощущение явило мне некий особый знак? Неужели все мы так похожи и так взаимозаменяемы? Выходит, Элен привлекла меня своим сходством с Розой, чего я не осознавал прежде? Во мне что, происходит мысленное слияние двух женщин, которых я люблю? Элен уснула, так и не заметив моего волнения. Я поднялся, закрыл окно и накинул халат, потом попытался что-то написать, но безуспешно, я ничуть не продвинулся в работе над тогдашней своей книгой. В ту ночь я впервые задумался, во что превратилось бы мое существование, если бы я жил под одной крышей и с Розой, и с Элен, в обществе, где допускается многоженство. Какие отношения сложились бы между ними в этой необычной семье: ценили бы они друг друга, либо напротив, вели бы окопную войну? Любопытно, но я не представлял, что можно заниматься любовью то с одной, то с другой, либо с одной и с другой в одном и том же географическом пространстве. В тот миг я ясно ощутил важность океана — естественной границы между двумя моими любовями. Я тебе уже о ней говорил. И от сознания невозможности совместить два главных светоча моей жизни я окончательно успокоился: вот подтверждение чистоты чувств, испытываемых мною и к одной, и к другой.

Роже на какой-то миг останавливается. Воспоминания, видимо, заводят его дальше, чем он предполагал, и Марсьяль ясно ощущает, что несколько последних минут он говорит уже не столько для своего «ученика», сколько для себя самого. И он молча слушает, как Роже продолжает, теперь вполголоса:

— В конце концов, в настоящее время мне удалось воплотить в жизнь идею этой необычной семьи. Они умерли, и одна, и другая, но обе по-прежнему живут здесь, в каждом предмете моего дома. В каждой клеточке моего старого тела. И вопреки всем вопросам, порожденным рассказом о моей жизни в твоем молодом сознании, вопреки противоречиям моего существования, мы все втроем обрели душевное спокойствие, и тем, чем являюсь я сегодня, я обязан им обеим. Розе и Элен. Элен и Розе. Подобно тому, как появлением на свет обязан я своей матери, а возможностью продолжать жить — воздуху, который я вдыхаю, и пище, которую я ем.