Азарт среднего возраста - Анна Берсенева

Рассказывать о таких вещах в тридцать три года Варя не считала нужным. Да и кому она могла об этом рассказать? Да и хотела ли рассказывать? «Иван-чаем» она назвала свой первый сервиз, и этого ей хватило. На чайнике, молочнике, сахарнице, на каждой чашке светилась, сияла эта странная трава во все времена своего летнего цветенья.

Поэтому жаль было, что ее густые острова не мелькают сейчас за окном электрички.

Будь ее воля, Варя переселилась бы в этот город навсегда.

То есть, собственно, воля у нее и так была своя, и ни на кого оглядываться ей не приходилось. Но Москва держала ее крепче всякой оглядки, потому что в Москве была работа, которую она любила.

А сюда она приезжала каждые выходные, притом без видимой цели. Ей нравилось идти по улице, которая плавно спускается к реке, и видеть по обе стороны этой улицы темные от старости деревянные дома – вот этому сто лет, а тому и все сто пятьдесят.

Дому, который принадлежал теперь Варе, было двести лет. Катерина, узнав об этом, удивилась:

– Так он же деревянный! Разве они могут столько простоять?

– Могут, – кивнула Варя. – В Варзуге и дольше стоят.

– Надо же! – покрутила головой Катерина. – А Колька сараюшку на даче поставил, так за год жучок до того источил, хоть сноси.

Катерина работала в парикмахерской на углу. Она с гордостью говорила:

– Как и не в Москве живу! А что, все рядом: работа, дом, магазины все есть. И ездить никуда не надо, ни тебе в метро толкаться, ни по пробкам париться. Повезло!

Зачем жить в Москве, чтобы жить в ней как не в Москве, Варе было непонятно. Но Катерина говорила о своем везении с такой убежденностью, что возражать ей было бы просто неприлично. Приехав из Луганска, за пятнадцать лет она взяла Москву с боем и теперь имела все, о чем мечтала: малопьющего мужа, стабильную работу, достаток, выделенный мужу от завода дачный участок, который можно было в случае чего продать, и, главное, две комнаты в коммуналке. Одну из этих комнат она сдавала Варе. Ради чего, если уж хвастается достатком, Катерина теснится с мужем в одной комнате, Варя не понимала так же, как не понимала ее радости от житья «как не в Москве». Но за комнату она брала немного, характер у нее был не скандальный, а потому ненужными вопросами Варя не задавалась.

В конце концов, ведь и Катерина, наверное, тоже не понимала, почему Варя не переезжает в свое это захолустье, как бишь оно называется, раз уж ей там так нравится, а живет в Москве, где у нее нет никого и ничего, в том числе кола-двора, а при нынешних ценах на жилье и не предвидится.

Варя поднялась на крыльцо своего дома, отперла замок. Все ей здесь нравилось, даже холодный запах, встречающий ее после недельного отсутствия.

И то, что бревна внутри дома были не оштукатурены и не оклеены обоями, а просто выскоблены дочиста, нравилось ей тоже. И что ступеньки лестницы, которая вела на второй этаж, скрипели так громко, будто ворчали и охали, – нравилось и это.

В этом доме было много секретов. Варя догадывалась, что за пять лет, которые он ей принадлежал, она не узнала и половины.

К тому же его крепкие стены, такие же, какие были во всех варзужских домах, напоминали ей детство, а потому вопреки очевидности казались надежной защитой от всех страхов жизни.

«Почему «вопреки очевидности»? – подумала она. – Вот медведь, например, такую дверь точно не открыл бы».

Она вспомнила, как столкнулась с медведем крещенской ночью на лесной тропинке, какую полную, абсолютную, бесконечную свою беззащитность почувствовала при этом, – и вздрогнула. Нет, все-таки крепкие стены – это хорошо. Хотя здесь и медведей нет, и страхи жизни совсем другие.

После того как мать уехала с мужем в Боливию и оставила дочери этот дом, Варя долго приводила его в тот вид, который он имел изначально. Она не изучала никаких документов, делала все только по наитию. Положим, избавиться от примет материнского вкуса – полированной стенки, набитой тяжелым хрусталем, и прочих признаков довольства – было нетрудно. Но понять, что занавески на окнах прежде были здесь вот эти самые, связанные крючком из простых катушечных ниток, но выглядящие так, словно они сплетены какой-то волшебной кружевницей, – понять это было все-таки потруднее.

Хотя, если подумать, ну откуда бы взялись на чердаке эти занавески, если бы они не висели когда-то на окнах? Варя просто забрала их с чердака, выстирала, прокипятила, накрахмалила и повесила на законное место, в светелку на втором этаже.

И резной сундук, в котором они там, на чердаке, лежали, она тоже перенесла в дом и тоже поставила в светелке. Эта комната нравилась Варе больше всех – ее она сделала своей спальней. А комнатку здесь же, на втором этаже, но напротив, – мастерской.

И разве не стоило тратить два часа на дорогу, чтобы провести два дня в таком доме? А ведь был еще сад с сиренью и яблонями, и река, текущая прямо под обрывом на краю этого сада, и баня в саду, такая же старая, как дом!..

Многого все это стоило, и не деньгами измерялось, и даже не временем, которое большинство людей, и справедливо, считают самой дорогою мерой.

Варя неторопливо разложила вещи, привезенные сюда на весну: куртку – в Москве она выглядела уже слишком потертой, а здесь была в самый раз, растоптанные ботинки на толстой подошве – улица, на которой стоял ее прекрасный дом, в дожди становилась не слишком проходимой, цветастый платок, подаренный ко дню рожденья Катериной, – вообще-то Варя таких не носила, но здесь, в саду над рекою, он не казался ей чересчур ярким…

Она раскладывала все это по большим и маленьким шкафам и полкам. Здешнюю мебель мать вынесла в сарай, но, по счастью, а точнее, из бережливости, все-таки не выбросила, и Варя давно уже вернула все эти горки, укладки и шуфлядки в дом.

Еще она привезла в этот раз новое постельное белье. В спальне лежало в шкафу саше со здешними травами. Варя складывала новые простыни на полку и радовалась, что уже через неделю, к следующему ее приезду, они будут пахнуть мятой и зверобоем.

Внизу хлопнула дверь. Варя вздрогнула, замерла. Лестница заскрипела под тяжелыми шагами. Варя почувствовала, что ее охватывает то самое, от чего невозможно двинуть ни рукой, ни ногой, – чувство абсолютной, полной, бесконечной беззащитности.

«Это после медведя, – смятенно мелькнуло в голове. – Это после медведя со мной такое стало! Это… нельзя!.. Надо…»

Что – надо, Варя додумать не успела.

Лестница перестала скрипеть, дверь светелки открылась.

– Ну, здравствуй, дорогая супруга, – сказал Олег. – Это, значит, и есть твое убежище?

Варя почувствовала, как всю ее заполняет вязкая, физически ощутимая тоска. От этого ей даже как-то полегче стало: все-таки тоска – не страх.

– Здравствуй, – вздохнула она. – Зачем ты приехал?

Муж неторопливо прошел через всю комнату, сел в плетеное кресло-качалку у окна, качнулся. Кресло жалобно скрипнуло.