Как убивали Бандеру - Михаил Любимов

Зерна упали на взрыхленную почву, новые друзья пили саке и высокомерно посматривали на красношеих гогочущих штатников, далее Сюсюй мягко подошел к необходимости служить родине в самом конкретном смысле, что при ближайшем рассмотрении оказалось приглашением работать на японскую разведку, занятую прежде всего лихорадочной кражей новых технологий. Сотрудничество с разведкой Ясуо рассматривал не иначе как дело сугубо аристократическое, достойное его корней и высокого происхождения. Собственно, бизнес уже давно потерял для высоколобого японца свою изначальную притягательность – разведка поглотила его, наполнила осознанием собственного предназначения в жизни.

Когда ему предложили выехать в Советский Союз, он ни секунды не колебался: Россию он знал и даже по-своему любил, владел достаточно свободно языком, увлекался Достоевским, в котором видел аналитика больше японской, нежели русской души, родной дядя служил в посольстве в Москве и несколько раз приглашал его в столицу побродить по музеям и пригородным дворцам или отправиться в волжский круиз через Углич, Ярославль и Кижи до самого Ленинграда. Больше всего Ясуо удивляли неосвоенные просторы России, видимо, все население сгрудилось в хаотичной Москве, порою вокруг не видно было ни избы, ни человеческой фигуры, река тянулась и тянулась в бесконечность, неожиданно прерываемую поселениями с обглоданными скелетами церквей, вытянутыми в небо.

Почему встречаются человеческие судьбы? Простое ли это столпотворение и коловращение в космосе, где крутятся и поигрывают пылинки, словно в огромной очереди на пути в чистилище, сталкиваются друг с другом, рассыпаются на кусочки, обретают новую плоть и вновь устремляются в высоту, оглашая криками вселенную? Угнетающая случайность, без всяких осмысленных надежд или железная целесообразность, предопределенная свыше?

Геннадий Булкин и Ясуо Токугава и не подозревали, что судьба сведет их в Хабаровске, они ощущали лишь ее толчки, слабые и неосознанные, сначала в ассоциациях о граде Хабаровске, медленно зревших в их столь разных черепах: первооткрыватель Хабаров, уссурийская тайга с неизбежными тиграми, нагромождение домов в основном советского периода, правда, попадались и строения китайского типа, рыбоперерабатывающая промышленность, знаменитый ученый Арсеньев и дикий охотник Дерсу-Узала. Отрывки из газет: «В Хабаровске на углу улиц К. Маркса и П. Комарова построен 14-этажный 80-квартирный дом с выставочным залом СХ РСФСР, на ул. Пушкина – общежитие хабаровского мединститута на 535 мест», все это витало в атмосфере, выйдя из космоса, и еще не оформилось в строгое тяготение душ.

Булкин прибыл в Хабаровск первым и оказался единственным в своем роде знатоком японского языка – управление страдало постоянным дефицитом японоведов, которых переманивала далекая и неприятная Москва, обучала и отправляла в Токио. Москвич-японовед, прибывший в хабаровские органы, – само по себе явление экстраординарное, поэтому корифеи управления оценили ситуацию просто: либо приезжий парень – полный кретин, которого никуда не пристроить, либо Центр решил постепенно поменять кадры, что не сулило ничего хорошего.

Хотя японцев в Хабаровске давно изничтожили и повыгоняли, к Стране восходящего солнца в местном КГБ относились с подозрением, долгожители помнили времена, когда Япония претендовала на Маньчжурию и нагло ее оккупировала. А тут перестройка! Кто же мог предполагать, что горбачевские идеи совместных предприятий привлекут не только китайский, но и японский капитал, естественно, со своими шпионами! Так что прибытие японоведа было вполне в духе времени, что слабо осознавалось местными чекистами, холодно принявшими нового сотрудника и долго обнюхивавшими его персону со всех сторон. Результаты не утешали: единственным, что указывало на принадлежность Булкина к племени кретинов, были его познания о Японии, иногда сотрудники даже просили его произнести несколько фраз по-японски, задумчиво вслушивались в странные звуки и еще пристальнее всматривались в Геннадия, словно в огромного говорящего попугая.

Между тем неожиданно для себя, осознав свою уникальность, Булкин проникся трепетной нежностью к Японии, чего никогда не бывало ранее, быт и традиции японцев приводили его в восхищение, особенно уважение к родителям и присущее японцам чувство иерархии, не позволяющее каждому балбесу претендовать на лавры великого или выдающегося. Особенно восхищали его фильмы Куросавы, и он не стеснялся выказывать свои чувства вслух – это было взято на заметку в УКГБ, где хорошо знали, что все начинается с мелочей, будь это галоши или культура, а потом перерастает в нечто серьезное и угрожающее государственной безопасности.

Чекистской работы в крае хватало и без Японии: обилие оборонных объектов, обширная граница с Китаем, корейские лесорубы, нарастающие внешние контакты и прочие несовершенства. Где ты, стопроцентная гарантия полной безопасности? Недаром один мудрый английский премьер говорил, что спокойная для полиции жизнь бывает только в концлагере.

Через полгода после приезда Булкина в УКГБ пришла цедуля – ориентировка, рисовавшая перспективы проникновения в край иностранного капитала и сопутствующих ему разведок, она поставила все на свое место, и в соответствии с указаниями начальство создало японское направление, поставив во главе молодого Булкина. Для его пущей зашифровки искусственно образовали пост заместителя декана хабаровского университета, дабы новое научное светило имело официальный повод для общения с заезжими японцами и прочими инопланетянами. Но Булкину по-прежнему не везло, ибо начальство видело в нем тайного ставленника Москвы, коллеги презирали за слишком культурный вид, что выражалось в постоянном ношении галстука и до блеска начищенных ботинок, раздражали и постоянные выступления Булкина на совещаниях, там он говорил о важности борьбы против проникновения японской агентуры и рассказывал о японском чуде, которое никого не интересовало. Природную застенчивость Геннадия квалифицировали как столичное высокомерие, его попытки найти друзей среди коллег рассматривались не иначе как зондаж настроений среди преданных партии сотрудников. К тому же и дела шли из рук вон плохо: первые контакты Булкина с работавшими в Хабаровске японцами не получались, на их языке он явно не тянул, иногда вообще ничего не понимал.

Зато личная жизнь молодого чекиста обогатилась самым настоящим романом, хотя и тут были подводные камни: Галина, его избранница, чуть полненькая, хорошо сложенная блондинка с бархатными глазами и безукоризненным характером, была замужем, причем за ревнивым супругом, к несчастью, коллегой Геннадия.

– По сути дела, работа по японской линии буксует, – строго вливал Булкину заместитель начальника управления Петр Журавлев, строгий на вид, всегда чисто выбритый и до приторности пахнувший тройным одеколоном, он даже хвастался, что ежедневно обливается им вместо купания, ссылаясь на английскую королеву, которая в прошлом веке удивлялась, узнав, что кто-то принимает ванну чаще, чем раз в неделю. – Через несколько дней к нам прибудет в качестве главы совместного предприятия Ясуо Токугава. По данным, полученным из Москвы, это установленный японский разведчик, прекрасно знает русский язык…

– А есть ли конкретные доказательства его причастности к разведке? – перебил шефа Булкин, обладавший ужасным для рядового сотрудника качеством – влезать в монологи начальства.