Избранные дни - Майкл Каннингем

Пит сказал:

— Просто хотел, чтобы ты была в курсе. Еще увидимся.

— Я никуда не уйду. Буду за своим ткацким станком.

— Чего-чего?

— Это я так. До встречи.

И Кэт снова стала ждать. Возможно ли, что мальчишка приходил к дому Дика Харта взглянуть, как живет его собрат по смерти? Вряд ли. Скорее всего, это лишь проекция ее собственных переживаний. Признайся: ты хочешь, чтобы твой Люк смотрел на тебя из темноты. Ты хочешь и боишься этого. Ее неотвязно преследовала картина — это она сама поздно ночью смотрит из окна на Пятой улице и там, внизу на тротуаре, видит его, трехлетнего, глядящего в ее окно. Что он стоит там, темноглазый, любопытный, подверженный приступам беспричинного смеха, немножко косолапый, с ума сходивший по грузовикам и по всему красному.

Любил бы он ее? Или ненавидел? Простил бы ее — или нет?

Рубец на сердце. Компенсация за врачебную ошибку позволила мне окончить Колумбийский университет. И вот я здесь.

Что она сделала такого, чтобы заслужить прощение? Так сразу в голову ничего не приходило.

Это произошло без десяти пять.

Первым о случившемся ей сообщил звукоинженер Эрон. Он прибежал и сунул в ее отсек свою остренькую, похожую на мордочку выдры, физиономию.

— Еще один, — сказал он.

— Что?

— Только что сообщили. В Центральном парке.

— Какие-нибудь подробности?

— Похоже, сценарий один. Взрыв бомбы. У самого фонтана Бетесда.

Она вскочила с кресла и бросилась к Питу.

— Хреново, — сказал Пит.

— Что тебе известно?

— Центральный, твою мать, парк. Фонтан, твою мать, Бетесда.

— Ребенок?

— Пока не знаем. Прямо сейчас туда еду.

— Я с тобой.

— Ты остаешься. Тебе нельзя отлучаться.

Правильно. Ее дело — дежурить у телефона. Понятно, чьего звонка следовало ожидать, а если бы она стала разговаривать с ним по сотовому с места происшествия, его могли бы насторожить доносимые телефоном посторонние звуки. Спорить было бесполезно.

— Звони, — сказала она.

— Ага.

Кэт вернулась в свой отсек.

Выходит, он сдержал обещание. Маленький засранец подошел к кому-то в парке и взорвал бомбу, чтобы оба они могли созерцать рождение звезд.

Она оставалась на месте. Делать ей было, собственно, нечего. А вся контора вокруг буквально бурлила; но Кэт была центром урагана, точкой, где царит штиль. Постепенно появлялись подробности. Жертвой стал некто Генри Коулс, афроамериканец двадцати двух лет, разведенный. Пятилетнего сына растила бывшая жена. Сам работал в «Бургер-Кинг». Преступником, по свидетельствам очевидцев, был ребенок одиннадцати-двенадцати лет, одетый в форменную фуфайку «Нью-Йорк метс»[27]и с чем-то типа кепки на голове. Генри Коулс просто вышел прогуляться, подышать воздухом перед началом смены. Ребенок подошел к нему сзади, обнял и подорвал себя.

Черт.

До Кэт доносились обрывки телефонных разговоров в других отсеках. Сегодня никто из ее коллег не томился простоем — обитатели мира вселенских заговоров явно испытывали повышенную тревожность. Зачем, по-вашему, все это понадобилось правительству? Вы лично знакомы с членами Аль-Каиды? Когда по телевизору впервые стали предупреждать о замыслах арийской нации?[28]

Телефон Кэт молчал. Она ждала. Ничего другого ей не оставалось.

Она думала о Генри Коулсе, чернокожем брате с другой планеты. Вернее сказать, из другого мира на одной с ней планете. Она, конечно же, не была знакома с Генри Коулсом, однако вздумай Эд Шорт или кто другой плоско острить о разорванном в клочья бедном сукином сыне, она бы его хорошенько приложила. В таком она сейчас была настроении. Одно утешало: сидя наполовину отгороженной от беспокойной конторы, она могла думать обо всем, что взбредет в голову. Ему было двадцать два, ребенка своего он содержать не помогал (поджаривая бургеры, лишних денег не заработаешь), возможно, проворачивал кое-какие сомнительные делишки, старался как-то перебиться, старался если и не сильно подняться, то хотя бы сохранить чувство собственного достоинства, всеми силами стремился что-то из себя представлять, выстоять, не сорваться, не оказаться в неправильном месте в неправильный момент, не сделать ошибки, из-за которой пришлось бы весь немалый остаток жизни провести за решеткой. Она была знакома с Генри Коулсом. Она когда-то была за ним замужем.

Не совсем так Дэрил, конечно, не работал в «Бургер-Кинг»; он был умен и хорош собой; он сносно зарабатывал в «Ю-пи-эс»[29](мальчишка вполне мог работать там же курьером) и учился на подготовительном отделении юридического факультета Хантер-Колледжа.[30]И все же он до конца ей не подходил. И понятно почему: у него не было стиля, своей неповторимой манеры. Мать не оставляла попыток убедить Кэт, что Дэрил ей не ровня. У Кэт были платья для походов в церковь, ее учили играть на пианино. Каждый вечер ей на ночь читали сказки.

Дэрил… Я до сих пор вспоминаю твою шею и твои руки. Надеюсь, переезд в Лос-Анджелес пошел тебе на пользу. Надеюсь, ты снова задумываешься о поступлении на юридический.

Она представила, как он идет по Центральному парку, что было бы для него вполне естественно. Шагает, полный надежд, страхов и злости, сознавая, какую тревогу внушает белым женщинам, прогуливающим младенцев в колясках, — оскорбляется этим и этому радуется. С дороги, сучки! Дик Харт мог сколько угодно строить свои небоскребы, но не в его силах было пугать мамаш в Центральном парке просто тем, что проходит мимо. Кэт видела, как Генри Коулс прошел — как мог бы и Дэрил — у фонтана, взглянув на насупленный профиль ангела и на его ноги крестьянской девушки; он стоял здесь всегда, и днем и ночью, простирая тяжелые крыла над всеми без исключения, но рай суля лишь немногим избранным. Прочь с дороги, сучки! У меня будет свой собственный рай. Вам там не место.

И тут его обхватили сзади две детские руки. Потом — слепящая вспышка и первая нота невыносимого грохота.

Она попыталась представить себе ребенка. Но воображению не хватало пищи. Фуфайка «Метс», какая-то кепка. Он казался ей маленьким, даже для своего возраста; бледным и серьезным; призрачное создание с неестественным блеском в глазах и пальцами как у опоссума — тонкими и проворными. Горлум, подменыш. Он был вялым ребенком, а с годами превратился бы в безвольного и мнительного, до странности пустого и чрезвычайно легко внушаемого взрослого; в псевдоличность, в таинственное существо, лишенное того внутреннего стержня, наличие которого само собой подразумевается в человеке. Всю свою недолгую жизнь он провел бы членом сообщества мертвых, лишь дожидающихся назначенного часа.