Маньчжурские стрелки - Богдан Сушинский

— Грубая работа, — обронил Тирбах, помня о том, как прошла операция на платформе. — Могли завалить весь замысел.

— Ах, подпоручик, подпоручик, — язвительно осадил его Кульчицкий, — трудно нам пришлось бы без ваших замечаний. Были бы с нами вы, все было бы иначе.

— Профессиональнее.

Курбатов давно заметил, что они недолюбливают друг друга. Голубокровный польский аристократ Кульчицкий оказался тем единственным из группы, кто не признал законным присвоение Тирбаху офицерского чина, а уж возведение его в титул барона вообще показалось ему преступной несправедливостью.

Курбатов мог бы и не обращать особого внимания на отношения между этими офицерами, если бы не понимал, что в нелюбви поляка к фон Тирбаху таилась немалая доза нелюбви, а возможно, и откровенной зависти Кульчицкого по отношению к нему, князю. Подъесаул всегда помнил, что, при всей древности его рода, ни один из Кульчицких так никогда и не возвысился ни до одного из дворянских титулов, передавая потомкам только свой гонор, обедневшие имения и клеймо «мелкопоместного шляхтича», появляться с которым в высшем свете было стыдно и недостойно.

— Как считаете, Кульчицкий, можно пробраться к часовому, не дожидаясь остановки? — прервал молчание Курбатов.

— Платформа и два вагона, — не задумываясь, ответил подъесаул. — Я проследил этот путь.

— Сможете пройти его? — жестко спросил подполковник, не боясь показывать, что его выбор продиктован спором Кульчицкого с Тирбахом, — Нельзя оставлять этот ствол у себя за спиной.

— За «Великую Польшу от моря до моря» я все смогу, — решительно поднялся Кульчицкий. — Что-что, а снять этот «ствол» мы еще сумеем.

Какое-то время Курбатов, высовываясь из двери, а Тирбах — из окна, напряженно ждали, чем закончится эта вылазка подъесаула в тыл. Оправдывая их самые мрачные предчувствия, она закончилась тем, что Тирбаха удивило: что-то крича от страха, красноармеец спрыгнул с медленно идущего под гору поезда, упал, но тотчас же подхватился и еще бежал и что-то кричал вслед поезду.

Кульчицкий несколько раз выстрелил в него из пистолета, но промахнулся. В вагон к Курбатову он вернулся мрачным, с рассеченной скулой. Куда больнее этой ссадины досаждала ему саркастическая улыбка фон Тирбаха.

— Он ушел, звоны святой Бригитты, — мрачно доложил князю.

Ни Курбатов, ни Тирбах не проронили ни слова. Остальные диверсанты угрюмо ждали реакции командира. Некоторые из них в душе даже радовались, что заносчивый шляхтич Кульчицкий оказался поверженным.

— Он, видимо, услышал шум схватки в вагоне или просто заподозрил что-то неладное, — нервно объяснял подъесаул. — Во всяком случае, ждал меня и чуть не пропорол штыком. Хорошо еще, что не пальнул.

— Зато вы пальнули дважды, — напомнил Власевич, избавляя Тирбаха от необходимости выступать в качестве свидетеля. — И оба мимо. Теперь этот ублюдок доберется до ближайшей станции, откуда сразу же свяжутся с Иркутском. А ждать нас будут на подходе к городу.

— Как бы там ни было, мы должны исходить из того, что он ушел, звоны святой Бригитты, — захватив пальцами щеку, Кульчицкий сжал ее с такой силой, что, казалось, готов вырвать весь рассеченный кусок тела.

— Успокоились, господа стрелки, — вмешался Курбатов, — успокоились. Быстро выбрасывайте тела убитых. Пока что будем готовиться к визиту красных, находящихся в штабном вагоне. Не думаю, чтобы там не расслышали крик беглеца и пистолетных выстрелов.

Ему молча повиновались.

И летели в придорожные каменистые овраги тела убиенных, и медленно двигался по прибайкальской тайге мятежный эшелон, увозя в замогильность ночи кровь и ненависть единоверцев.

Курбатов был очень удивлен, поняв, что в Иркутске о нападении на эшелон все еще не знают. Тем не менее принял все меры предосторожности. У состава оставались только он и Власевич. Остальные рассредоточились за стоявшим на соседнем пути товарняком, из-за которого могли, в случае необходимости, прикрывать их отход.

Но страхи оказались излишними. Их продержали на станции всего полтора часа — ровно столько, сколько понадобилось, чтобы сменить паровоз. Этого же времени Реутову и Кульчицкому хватило для того, чтобы по документам группы Цуганова получить продовольственный паек.

— Так что там слышно? — с нетерпением спросил князь, дождавшись их возвращения. Эти парни рисковали больше других. Но Кульчицкий сам вызвался идти на вокзал, желая искупить свою вину перед группой. Реутов же присоединился к нему из солидарности: «терпеть не могу подобных авантюр, но пропитание добывать надо».

— О нас пока ничего, — ответил Реутов. — Странно. Неужели тот, беглый, не сумел добраться до станции?

— Возможно, ему не поверили, сочли за дезертира, — мрачно предположил Кульчицкий.

— Исключено, — холодно возразил Курбатов. — За кого бы его ни приняли, сообщение все равно проверят.

— До нас они пока что не добрались, — продолжил Реутов. — Но какую-то белогвардейку на станции все же схватили. Говорят, с поезда высадили. Вроде как шпионка.

— Что, белогвардейская шпионка?! — насторожился Курбатов. — Вы видели ее?

— На перроне. Красивая баба. Вели к вокзалу, в военную комендатуру.

— Все ясно. Кульчицкий, Иволгин — к паровозу. Машинист сказал, что мы должны отправляться через двадцать минут. Если к тому времени мы не вернемся, постарайтесь задержать эшелон еще на десять минут.

— Решили освобождать?! — изумился подъесаул.

— Тирбах, Власевич, Реутов — со мной. Чолданов и Радчук — следуйте в нескольких метрах от нас. Ожидаете у будки путейца. Действовать, исходя из обстоятельств.

— Слушаюсь, господин подполковник, — ответил Чолданов, принимая на себя старшинство.

На перроне людно. Седовласые мужики с деревянными чемоданами-сундучками; исхудавшие старухи, укутанные так, словно в селах, из которых они добрались до станции, все еще лежат снега и трещат морозы… Проходя мимо них, Курбатов всматривался в лица, и все они казались знакомыми — лицами женщин из даурских станиц. Когда две молодки вдруг вежливо поздоровались с ним, подполковник даже не удивился.

— Вход в комендатуру — из зала ожидания? — спросил он у Реутова.

— Да. Но это безумие, князь, — вполголоса проворчал тот. — У нас всего несколько минут. Ни вокзала, ни местности мы не знаем. Вон, у будки с кипятком, целый взвод солдат. Мы не готовы к этой операции.

— Бросьте, Реутов. Мы готовились к ней еще за кордоном.

— Не эта ли красавица? — толкнул Курбатова плечом Радчук, движением головы показывая на женщину, стоящую между солдатами на третьей от вокзала платформе.

— Она, — подтвердил вместо князя Реутов. — И всего два человечка охраны. Берем?

Курбатов насмешливо взглянул на него: что-то слишком быстро загорается! Впрочем, это в характере Реутова. Старый, опытный вояка, он перед операцией, перед боем любил поворчать: все не то, все не так. Но, как только доходило до дела, мгновенно преображался.