Русь неодолимая. Меж крестом и оберегом - Сергей Нуртазин

Холодная всепроникающая влага одолевала, затекала в ухо, нос, рот, терзала тело. Чтобы защититься, Никита попытался прикрыться руками и подтянуть колени к животу. Острая боль в правой руке вырвала из полубессознательного состояния, горячей струей перетекла в левую ногу. Он открыл глаза, приподнялся. В голове гудело, к горлу подкатила тошнота. Прорываясь сквозь завесу из дождя и тонких веток, усеянных изогнутыми шипами, охватил взором близлежащее место: заросли ежевики, над головой крона исполинского бука, чуть выше по склону укутанный зеленой моховой шубой поваленный ствол пихты. Никита посмотрел вниз. Два шага отделяли его от обрыва, ниже крутой спуск к каменистому ложу высохшего ручья. Судя по следу падения, оставленному в зарослях ежевики, спасительницей стала мертвая пихта. Место опасное, и следовало поскорее его покинуть. Попытка встать не удалась: закружилась голова, от боли в ноге потемнело в глазах. Сел, передохнул. Недолго. Сознавал – надо быстрее спуститься в долину и отыскать воинов базилевса. Опираясь на здоровые руку и ногу, пополз по влажной постели из травы, веток и прелых листьев. Добрался до бука, прислонился спиной к красно-бурому, обросшему лишайником и увитому плющом стволу, задумался. Память медленно возвращала недавние события: битву с иверийцами, недвижимое тело сотника Бакуни, погоню за азнауром, поединок. Укоряя себя, подумал: «Пересилил-таки ивериец. Эх, неумеха, убийцу Гилли у Канн упустил и здесь за Бакуню не отомстил. Слава господу, сам жив остался. Только как теперь быть? Ни шума битвы не слышно, ни людей. Беда. Одному пропасть недолго. Рука поранена и нога. Видно, покалечился, когда с обрыва по склону катился. Да и голове досталось, – ощупал ссадину на затылке, ногу у голени, поморщился. – Калечным до стана ромейского не скоро доберешься. С голоду, конечно, не помру. – Никита сорвал с ветки несколько зернистых, с сизым налетом черных ягод, положил в рот. Сочная сладость разлилась по языку. – В этих лесах диких груш, яблок, орехов разных и ягод полно. – Рука снова потянулась к ежевике. – Эта вот и у нас под Киевом растет. Холод тоже перемогу, в этих краях вересень теплый, у нас куда зябче. Другое плохо, не дай бог с волками, рысью или другим хищным зверем встретиться, а тем паче столкнуться с воинами иверийскими. Да и раны могут до смерти довести, здесь волхва Живорода нет, чтобы зверя отгонять и болести с увечьями лечить. Что ж, остается уповать на господа. – Рука невольно коснулась груди, нащупала под рубахой крест и оберег. – Лишь бы только войско базилевса одолело, тогда и на спасение надежа будет».

Никита осмотрелся. «Сколько ни сиди, а идти надо». Взгляд отыскал на земле толстую длинную ветку. «Вот эта и для опоры подойдет, опять же, какое-никакое, а оружие».

Времени на то, чтобы сделать из ветки посох, ушло немало: одной рукой быстро не управишься. В этот раз на ноги встал крепче, и голова меньше кружилась. Волоча увечную ногу, стал осторожно спускаться. Прежде приметил левее бука пологий склон и неглубокий грот у высохшего русла. Там можно было спрятаться от дождя и переночевать, так как день быстро шел к своему завершению, а продолжать спуск в долину ночью – дело гиблое: в темноте можно и в пропасть угодить, и зверю в зубы.

Путь дался нелегко. Шел словно во сне. В глазах то и дело темнело, увечья мешали двигаться быстро, камнем висели на теле. Обессиленный, терзаемый болью, упал рядом с гротом. Недолгий отдых и глоток мутноватой воды из лужицы между камнями придали силы. Еще усилие, три тяжелых шага – и грот укрыл от дождя и ветра. К полуночи дождь прекратился, ветер утишился, но не переставал дуть. Он-то и донес до слуха Никиты хруст веток и короткий грозный рык, выдернул из полузабытья. Киевлянину эти звуки были знакомы и означали появление медведя.

«Кого это косолапый пугает? Беда, если на меня выйдет. У него слух да нюх хороши. Медведь за три сотни шагов может человека учуять, а у меня только камни и палка. Можно попробовать голосом отвадить, но это вряд ли, лучше до поры затаиться, может, и пронесет… Сюда бы Бакуню, помнится похвалялся он, что безоружным медведя на сосну загонял».

Снизу, со стороны долины, где днем произошла битва, прилетел протяжный волчий вой. Видимо, серые охотники устроили пир на поле брани и лакомились мясом незахороненных воинов. В душе Никиты затеплилась надежда.

«Может, и косолапый туда идет или уже насытился? В эту пору медведи добрые, в лесу богато, есть чем полакомиться: ягод, плодов да кореньев вдосталь».

Полагался Никита и на то, что ветер дул со стороны хищника, а значит, унюхать человека ему будет труднее. Эта мысль успокоила, усыпила…

* * *

К утру ветер угомонился, убаюканный его заунывными песнями лес просыпался. Солнечные лучи проникали между деревьями, разгоняли тьму и легкий туманец. Проснулся и Никита. Боль в поврежденной ноге усилилась, рука опухла, озноб сотрясал тело. Влажная одежда не давала тепла. Никита взял посох, выбрался из грота, лег на камни, посмотрел ввысь. Поросшие лесом горы зелено-бурой стеной окружили каменистое безводное русло, голубой кусок неба подобен своду храма.

«Чем не храм, созданный богом?» – подумалось Никите. На миг в небесной голубизне ему явился образ Христа Спасителя. Поднялся, превозмогая боль в покалеченных членах, вновь устремил взор к небу, перекрестился:

– Господи милостивый, помоги! Не дай сгинуть на чужбине! Молю тебя, господи! Клянусь после смерти базилевса Василия вернуться домой, уйти в монастырь и посвятить свою жизнь служению тебе, господи!

Образ пропал. Никита лег спиной на камни, раскинул руки, прикрыл глаза и почувствовал, как живительная сила нисходит сверху, наполняет его душу и тело…

День обещал быть теплым, солнце согрело быстро, но надо было продолжать спуск.

Две сотни шагов показались мучением, к усталости добавились голод и жажда. Круглые иссиня-черные ягоды соблазнительно смотрели с верхушек, увенчанных зеленым четырехлистьем низких стеблей, но Никита знал: эти есть нельзя, от такой вкусности здоровья не жди. На Руси ее медвежьей ягодой называют. Отведаешь – мороки одолеют, а после и время помирать придет. Сел, прислушался: ниже шум ручья. Взгляд упал на вмятину у ног. След на травяной постели большой, когтистый, развернутый носами внутрь.

«Так вот где косолапый бродил. Надо бы с его тропы уйти поскорее».

До ручья пришлось спускаться дольше, чем ожидал, обманул шум воды: прохлада сообщила о ее скором приближении. Дождевая муть ушла, прозрачный ручей с многоголосым журчанием бежал между облепленных лишайником и мхом камней, разбивался в брызги, дождем падал с кручи и вновь собирался в бурный шумливый поток. Никита лег, припал губами к ледяной влаге. Пил жадно, пока не заломило зубы. Приподнял голову, увидел между камнями орех. Крупный плод с деревянистой светло-коричневой скорлупой застрял меду камнями. Никита дотянулся, ухватил его пальцами, положил на валун рядом, схватил камень величиной с яблоко, ударил. И промахнулся. Орех отлетел в воду и продолжил свое путешествие по ручью. Никита обозлился, хотел откинуть камень, но остановился. На земле у ручья лежали еще несколько орехов и десяток красно-желтых диких слив. Взор обратился вверх. Деревья росли по соседству, чуть выше по склону.