Прайм-тайм - Лиза Марклунд

– Какой она была?

Шеф редакции тяжело откинулся на спинку стула, посмотрел на книжную полку.

– Знающей свое дело, – сказал он. – Назойливой. С явными признаками камерозависимости.

Анника захлопала глазами удивленно:

– Чего?

– Камерозависимости. Я сам какое-то время страдал этой болезнью, но она начала проходить. – Он задумчиво постучал ручкой по краю письменного стола. – Ходил один слух о ней, – сказал он, – история, связанная с ее последними днями в редакции. Я не знаю, насколько она правдива.

Шюман не сводил взгляда с полки, собираясь с мыслями.

Анника молча ждала.

– Карин распространила любовное письмо, написанное одним телеведущим практикантке редакции. В те времена требовалось расписываться за все копии, которые делались на принтере, а Карин была единственной, кто находился там накануне вечером. Утром любовное письмо лежало у всех в почтовых ящиках. Карин решительно все отрицала, но этого не мог сделать никто другой.

Анника пометила что-то в своем блокноте. – Чем все закончилось для телеведущего?

– Ему это записали в заслугу.

– А что с практиканткой?

– Ей пришлось сразу же уйти.

Анника поднялась в порыве злости.

– Естественно, – сказала она. – Для женщин действуют совсем иные правила, чем для мужчин. И я не верю в эту историю, о преуспевающих женщинах всегда болтают всякую чушь.

– Ты настоящая феминистка, – заметил Андерс Шюман.

Анника, казалось, восприняла его слова как насмешку. – У меня же есть мозги, – ответила она.

Когда Анника Бенгтзон ушла, Андерс Шюман с облегчением перевел дух. Он знал, что она все сделает. И не будет задавать вопросов. Естественно, поймет, в чем дело, но не станет сплетничать. Впервые за весь день он испытал нечто наподобие радости. Несмотря на не самый легкий характер, Анника была крайне подходящим человеком.

Он подошел к своей стеклянной двери, посмотрел в сторону стола выпускающего редактора, туда, где расположился Торстенссон – среди всех, но все равно один. Разговоры, проходившие сейчас там, как бы обходили его стороной. Шюман видел, как слова странствовали от редакторов к ночному шефу и обратно, от художественного редактора – к репортерам, от редакторов текста – к корректорам, вперед и назад, словно волны, на вид мягкие, но безжалостные.

И в центре этого людского моря сидел главный редактор, как столб на дне, немой и намертво прикрепленный к своему месту, другая материя. Он никак не реагировал на происходящее, будь то шутки или серьезные реплики, не способный подкинуть интересную идею или поучаствовать в сложной дискуссии. Порой он поднимал глаза от своей газеты, но всегда с одинаковой недоуменной миной. Он выглядел уязвимым сейчас, и Шюману стало по-настоящему его жаль.

«Все, пожалуй, в любом случае наладится, – подумал он. – Торстенссон абсолютно безграмотный в нашем деле. Отлично, что он сидит тут ночью, это хороший признак, по-видимому, готов начать сотрудничество».

Андерс Шюман поколебался мгновение, потом закрыл свою стеклянную дверь. Вернулся за письменный стол, сел, отпер нижний ящик. Уставился внутрь. Там лежала только одна папка, красная и достаточно потертая, его средство ведения этических и моральных повстанческих войн. Она валялась здесь уже многие месяцы, даже годы, его публицистическое оружие, приберегаемое, как возбудитель сибирской язвы или иприт, на случай, если ситуация станет слишком рискованной, даже опасной для жизни. В результате обнародования ее содержимого он сам мог пострадать, точно так же, как и при использовании смертоносных бактерий с таким же успехом мог заразиться и тот, кто выпустил их наружу.

«Мне надо принять решение сегодня вечером», – подумал он.

Потом достал папку, взвесил ее на руке. Довольно легкая. И оставил на столе. Ничего страшного, только в контакте с другими журналистами она приобретала свою разрушительную силу. Снял резиновую ленту, картонная оболочка раскрылась, копии предстали перед его глазами. Он прикоснулся пальцами к верхнему шершавому листу.

Протоколы заседаний правления газеты за последние три года. Естественно, он не имел права владеть ими или даже видеть их. А также не имел доступа на собрания правления, где всем распоряжалось семейство владельцев.

В отличие от Торстенссона. Как главный редактор, тот присутствовал на них в качестве действующего члена правления. Без права голоса, но чтобы сообщать необходимую информацию и принимать участие в дискуссиях. Поэтому он получал одну из многих копий протоколов заседаний, и они, как считалось, хранились в недоступном месте. Но только в теории, на деле же все обстояло совсем иначе. Торстенссон просто засовывал их в папку с надписью «Протоколы правления». А Шюман обнаружил ее как-то поздно ночью, когда уже направлялся домой. Спускаясь в гараж, он внезапно почувствовал необходимость отлить и направился в ближайший туалет. А выйдя из него, понял, что стоит прямо напротив большой угловой комнаты главного редактора, и, машинально сделав шаг вперед, нажал на ручку двери. Дверь оказалась незапертой, Шюман беззвучно шагнул в темноту и закрыл ее за собой.

Следующий час он потратил на изучение всего находившегося там. Всех документов, газет, папок. И на книжной полке за письменным столом нашел скоросшиватель с протоколами. И сразу уже скопировал их все вместе с несколькими другими бумагами, которые позднее выбросил.

Но протоколы сохранил. Также взял себе за привычку проходить мимо комнаты главного редактора в те вечера, когда ему приходилось допоздна задерживаться на работе. Дверь в нее часто оказывалась незапертой, но не всегда. Каждый раз, когда у него появлялась возможность проникнуть внутрь, он знакомился с тем, что ему, по его мнению, требовалось знать, а такого хватало. В результате теперь в его распоряжении находились все документы, имевшие хоть какое-то отношение к будущему газеты.

«Не слишком ли я самонадеянный? – подумал Шюман, листая их. – Считая, что вся ответственность лежит на мне?»

«Нет, я же знаю это, – ответил он себе. – Вижу. В состоянии понять происходящее и сделать выводы из всего, известного мне. Именно поэтому я здесь. И просто обязан действовать наилучшими на мой взгляд способами, даже если это и означает использовать огласку в качестве оружия». Шюман отобрал подходящие для его цели протоколы. Их было всего два.

Первый касался квартирной аферы. На встрече, состоявшейся полтора года назад, Торстенссон поднял вопрос о том, что он мог бы параллельно работать в правлении риелторской фирмы партии. Согласно лежавшему перед Шюманом документу, прочие члены правления газеты не увидели никаких препятствий этому. Однако, как следовало из него, представитель местной профсоюзной организации, составлявший им компанию на основании предоставленного ему законом права, высказался против. Он считал это неподобающим для публициста. Будучи по определению защитником свободы слова и наблюдателем за власть имущими, ответственный издатель не мог брать на себя политическое задание такого рода.