Красота - это горе - Эка Курниаван

Он грезил наяву о девушке, о ее прекрасном теле, и вскоре им целиком овладело желание, и он снова порывисто схватил фотографии, лаская бумагу, будто саму девушку, обводя пальцами ее силуэт, – и сделался похож на похотливого кобеля, взгляд затуманился, а губы зашептали имя девушки. Прошли мучительные полчаса, и когда снимки Аламанды, полученные через тайный сговор, замусолились, он все-таки встал, спрятал их в ящик и, надев форму, пошел к часовому в будке у ворот штаба.

– Здравия желаю, Шоданхо, – поприветствовал тот.

– Где тут, в городе, проститутки?

Капрал засмеялся: проституток в городе пруд пруди, но стоящая только одна – и рассказал о притоне мамаши Калонг.

– Хотите, свожу вас туда вечерком?

Шоданхо лишь посмеялся: шустрые у него солдаты, уже и дорожку в бордель протоптали!

– Сходим вечерком.

– Сходим, конечно, Шоданхо, если вам угодно.

В тот день он и заявился к мамаше Калонг и овладел Деви Аю, а назавтра ворвался к нему разъяренный Маман Генденг и стал угрожать.

После его ухода понял Шоданхо, что нажил себе в Халимунде врага. Несколько дней его солдаты раздобывали сведения, и скоро узнал он и имя, Маман Генденг, и чем тот знаменит. Не стоит возвращаться в заведение и снова брать Деви Аю – не хватало еще неприятностей с Маманом Генденгом. Да и кто ходит в бордель, когда ухаживает за будущей женой?

День ото дня крепла его решимость завоевать Аламанду. Она будто создана для него – будет горяча в постели, ослепительна на вечеринках, любезна на светских приемах и достойна сопровождать его на военных парадах. Но он не мог скрыть тревоги, когда те же, кто докладывал ему о репутации Мамана Генденга, рассказали и о дурной славе Аламанды: юная хищница, вертит мужчинами как хочет и смеется над их страданиями. Единственный, кому удалось завоевать ее любовь, – молодой коммунист, Товарищ Кливон.

– Но он уехал в столицу, в университет, так что, похоже, их роману конец.

Что ж, хоть раз в жизни она влюблялась – при этой мысли ему немного полегчало. Да и вряд ли решится она играть с человеком, наделенным в городе безграничной властью, – впрочем, влюбилась однажды, влюбится и еще раз. Эта мысль пришлась Шоданхо по душе.

Уверенность Шоданхо укрепил случай. Однажды в гостях Аламанда заметила, что на форме у него разошелся шов, и сказала:

– У вас форма порвалась, Шоданхо. Я бы зашила, если вы не против.

От этих ласковых слов Шоданхо будто в небеса воспарил. Скинул френч, оставшись в зеленой гимнастерке, и отдал Аламанде. Значит, все идет как надо, Аламанда отвечает взаимностью. Осталось лишь объясниться с ней, завести бы речь о свадьбе. Ну что же так медленно тянется время?

Возможность объясниться представилась однажды солнечным днем в лесу, когда бродили они старыми партизанскими тропами. Шоданхо показал девушке хижину, где он прожил много лет, пещеры, где он прятался и медитировал, склады снарядов, минометов, винтовок и пороха. Показал и японские оборонительные укрепления. Потом они любовались морем, сидя перед партизанской хижиной на тех же валунах, за тем самым столом, где он когда-то держал военные советы. День выдался теплый, дул с востока ласковый ветерок.

– Хочешь выпить соку прямо здесь, у моря? – предложил Шоданхо, и Аламанда ответила:

– Да, с удовольствием.

Оказалось, не так уж здесь и мрачно, в партизанском схроне.

Шоданхо сбегал к грузовику за термосом.

Уже выходили на вечерний промысел рыбаки – тут и там виднелись в море их лодки, покачивались на волнах, будто лотосы на пруду. Рыбаки сидели в лодках по двое-трое, лицом друг к другу. Никто из них не махнул Шоданхо, не окликнул его – просто смотрели по сторонам и беседовали.

Рыбаки были в плотных куртках с длинными рукавами, в саронгах, в плетеных бамбуковых шляпах – все для защиты от свирепых океанских ветров, грозящих им в старости ревматизмом. В будущем рыбаки-частники понемногу исчезнут, заметил Шоданхо, придут на смену утлым лодчонкам большие суда – каждое стоит полусотни рыбаков, а капитанам никакой ревматизм не страшен. Аламанда ответила лишь, что рыбаки с морем сроднились и не боятся ни штормов, ни ревматизма, а рыбы им нужно на еду, не больше, – так говорил ей Кливон.

Шоданхо усмехнулся, завел разговор о том, какая рыба самая вкусная. Аламанда сказала, что нет рыбы вкуснее групера, Шоданхо признался, что любит кальмаров, а Аламанда возмутилась: кальмар – вообще не рыба: ни чешуи, ни плавников. Шоданхо и на этот раз ответил хохотом. Оба примолкли, и Шоданхо плеснул в бокал Аламанды ледяного соку из термоса. И сказал то, о чем собирался сказать, – точнее, задал вопрос, который собирался задать:

– Аламанда, будешь моей женой?

Аламанда ничуть не удивилась. Этот вопрос слышала она от многих, с тысячей оттенков, и давно перестала удивляться – даже могла предугадать, когда мужчина заведет речь о браке. Она знала по опыту: есть признаки, что мужчина готов объясниться в любви, но у каждого они свои. У женщины, казалось ей, должен быть нюх на такие вещи, тем более если она уже отказала двадцати трем мужчинам и дала согласие двадцать четвертому. Теперь осталось придумать, как утопить в трясине безответной любви двадцать пятого.

Она встала, подошла к обрыву и, глядя, как два рыбака не спеша помахивают веслами, сказала, даже не обернувшись на Шоданхо:

– Брак должен быть по любви.

– Разве ты меня не любишь?

– Я люблю другого.

“Зачем тогда наряжаешься к моему приходу? – досадовал про себя Шоданхо. – И зачем согласилась, чтобы я тебя подвез к фотографу, и снимки твои позволила разглядывать, и форму мне зашивала, если я тебе не нужен?”

Вспомнил Шоданхо, как за ней ухаживал, и еще больше рассвирепел: девчонка с самого начала его за нос водила! Он клял себя за неосторожность: зачем позволил себе забыть, что эта же самая девушка влюбляла в себя стольких мужчин, а потом вышвыривала, как мусор? А он, глупец, не думал, что она посмеет так же обойтись с самим шоданхо, здешним героем, вождем восстания, – а она посмела, да еще и повеселилась всласть.

И, что самое обидное, преспокойно сидит за столом, потягивает сок. И когда Аламанда улыбнулась, слепая ярость накрыла Шоданхо, но владел он собой превосходно. Помолчав, процедил он:

– Любовь что дьявол, зла от нее больше, чем радости. Не любишь меня, ну и ладно, но хотя бы отдайся мне.

Жалкий тип, подумала Аламанда. Заглянула ему в лицо – почему оно дрожит, плывет, двоится и каждая половина движется сама по себе? Спросить бы Шоданхо, что у него с лицом, но губы вдруг перестали слушаться. Аламанда пошатнулась и испугалась, что вот-вот развалится надвое, как лицо Шоданхо. Глянула на свою руку – а рук стало вдруг две, три, четыре.

Зрения она не утратила, но видела все будто сквозь туман: вот Шоданхо встал из-за стола, что-то говорит, но слов не разобрать. Вот он приблизился к ней вплотную, погладил по щеке, коснулся подбородка, кончика носа. Вскочить бы и ударить наглеца – но силы ей изменили, покачнулась она и упала в объятия Шоданхо.