Академия Стихий. Танец Огня - Анна Гаврилова

— Получился, — не стал спорить Зяба.

— И без всяких заклинаний и пассов!

— Угу.

Кто-то явно был осведомлен, что бывают ситуации, в которых с женщиной лучше не спорить. И меня эта осведомленность взбесила не хуже кастовского поцелуя.

— Зяба! — воскликнула я требовательно. — Или говори, или молчи! А глумиться надо мной в следующий раз будешь!

Он ответил. Но только после того, как я перестала пыхтеть на весь чердак.

— Даш, а может, дело в том, что новичкам, как и дуракам, везет? Ну и еще один момент: пульсар — простейшее заклинание в магии Огня. Как первая буква алфавита. Обычный проявленный сгусток огненной стихии.

Мне такой расклад не понравился. Прежде всего потому, что он был слишком реален и рушил все мои планы на скорое обучение. Поэтому я не смогла не вставить шпильку:

— Зяба, а ты, помнится, говорил, что не разбираешься в магии.

— Но не до такой же степени, — спокойно парировал монстр.

Умом я понимала — Зяба не врет и Зяба прав. Но душою была против! Нет, меня не пугала перспектива корпеть над учебниками, но лишиться единственного магического преимущества… Это же несправедливо!

Расстроенная, но упрямая, я отправилась в ванную. Заткнула пробкой сливное отверстие, набрала воды сантиметров на десять и закрыла глаза. Пусть щит не получился, но это же не единственное заклинание, кроме пульсара, которое я видела.

Припомнив, как Каст превращал разлитую по жилому этажу воду в пар, я вскинула руку и… Черт. Ведь рыжий пижон тогда какой-то пасс использовал. А я этот пасс не знаю.

А если просто зажмуриться и представить, что вода превращается в пар?

Я попробовала. Старалась изо всех сил, но фокус не удался.

Так, а клетка для твира?

Я опять зажмурилась и, использовав ту же технологию, которую применяла для создания пульсара, попыталась вызвать небольшую клетку.

Фигвам! Национальное, блин, индейское жилище.

Настроение вновь скатилось в пропасть. Дурацкий мир. Дурацкая академия. Дурацкая магия.

Я вытащила пробку и бросила хмурый взгляд на маленькое зеркало, которое висело над раковиной.

— Зяба, это свинство.

Отражение слегка всклокоченной, надувшей губы студентки исчезло и в зеркале появилась чешуйчатая морда призрака.

— Что именно? — спросил Кракозябр.

— Да все! Я тут никто и звать меня никак. Всеми презираемый изгой. У меня было единственное преимущество, а теперь — ничего.

— У тебя была иллюзия преимущества, Даш.

Черт. Ну да, иллюзия. Но сути это не меняет.

— И все равно — это свинство. Понимаешь?

— Хм…

Я развернулась в намерении покинуть ванную комнату, и тут меня советом облагодетельствовали.

— Даш, знаешь что? — позвал призрак. — Сходи-ка ты в храм.

— Куда? — обернувшись, переспросила я.

— В храм, — повторил Зяба убежденно. — Знаешь, многие маги, когда у них возникают проблемы, просят помощи у управителя своей стихии. Говорят, некоторым даже помогает.

Мне после этого заявления анекдот вспомнился:

«— Что делать, если корень из дискриминанта не извлекается?

— Ну, я обычно грущу…»

Вот этот совет, по моему глубокому убеждению, из той же серии был.

Но, увы, молитвами тут не поможешь, тут действовать нужно. Садиться за учебники и… Черт! Почему все так сложно?

Остаток дня прошел в относительном спокойствии, но был очень насыщенным в плане получения новой информации. Расстроенная и вместе с тем ужасно разозленная я сидела и зубрила. Хотя, пожалуй, все-таки не зубрила, а учила: вдумчиво читала, анализировала, конспектировала и составляла список вопросов, ответы на которые позже придется искать в других источниках.

В этом занятии, к моему огромному сожалению, не было ничего занимательного — все равно, что заново изучать географию родной Земли или какое-нибудь обществоведение. То есть большую часть книг составляли теория и говорильня, говорильня и теория. И не всегда было понятно, зачем составители учебника дают ту или иную информацию и где она вообще пригодиться может.

В стопке пособий по среднемагической программе были книги двух направлений: общие, как те же «Основы теории стихий», и специальные — посвященные аспектам магии Огня. Но ко вторым мне только предстояло перейти. Ибо какой смысл читать о магии Огня, когда общую температуру по палате, ну, в смысле, основы основ, не понимаешь?

К ночи от всех этих буковок и определений звездочки перед глазами плясали. Так что до постели я не шла, а практически ползла.

Однако потом, несмотря на усталость, где-то час лежала и думала о жизни — не спалось мне, не иначе как от перенапряга мозга бессонница случилась. В мыслях была каша из образов минувшего дня. Разговоры с Дорсом, презрение Глуна, вопиющее хамство Каста.

Последнее вспоминалось чаще всего и злило страшно. Это я-то целоваться не умею? Я?! Вот его бы рыжее «величество» к стенке прижали, язык в рот насильно сунули и… я бы посмотрела, какой уровень мастерства он бы тогда показал!

А потом я наконец провалилась в благословенную тьму. Но, увы, ненадолго, потому что переизбыток впечатлений, смешанный со стрессом, сделал свое дело, и в итоге мне приснился потрясающий «коллаж».

Будто лежу не в своей кровати, а на широкой постели, застеленной алыми простынями, а рядом, в совершенно неприличной близости, профессор Глун. На нем белая широкая рубаха с расстегнутым воротом, в которой я видела его утром, узкие брюки и… ну, собственно, все. На мне же единственный комплект одежды, в котором меня на Полар доставили — опостылевшая майка и джинсовая юбка.

Приподнявшийся на локте Глун смотрит задумчиво, но без злости. Как будто изучает мое лицо и пытается разгадать какую-то загадку. Я тоже на него смотрю и нисколько не боюсь, потому что отлично понимаю — это сон, а во сне куратор мне точно навредить не может.

И теперь, когда во взгляде его отсутствует холодное презрение, а на губах нет надменной усмешки, я могу по-настоящему оценить его внешность. И признать-таки: на деле Эмиль фон Глун очень симпатичный — благородное, действительно аристократическое лицо, высокие скулы, ровный нос и глаза синие-синие, как яркое летнее небо. И с распущенными волосами ему гораздо лучше, эта легкая небрежность делает черты лица чуть мягче и приятнее. К тому же он действительно молод: лет тридцать, ну тридцать два — максимум. Как ни странно для звания профессора.

В этот момент Глун сбросил рубашку, и мысли о каких-то там раньше времени положенных званиях разом улетели прочь. Их вытеснило одно сплошное «вау!» от вида открывшихся моему взору сильных рук и стройного, но тренированного тела.