О, Мари! - Роберт Енгибарян

– Давид, ты не спишь? Не притворяйся, я знаю, что не спишь.

– Что, Мари?

– Меня словно какой-то рок преследует. Может, я приношу несчастье? Сколько уже драк! Сколько крови! Я боюсь, что однажды с тобой что-нибудь случится. Этого я себе не прощу.

– Ну что ты, Мари, стычка произошла не из-за тебя, а из-за фруктов.

– Нет, Давид, мы с тем парнем случайно встретились взглядами. Он на миг пристально посмотрел на меня, а потом разыграл всю эту трагикомедию.

– Ты мнительная и воображала.

– Хотела бы я оказаться неправой… Давид?

– Что еще, Мари? Поздно, давай спать!

– Не могу… Нервы разыгрались. Почему люди такие жестокие, почему наслаждаются, унижая и оскорбляя других?

– Ты думаешь, такие люди только у нас? А во Франции совсем нет жестоких и бессердечных?

– Разумеется, есть, но это же подонки, криминал! А те ребята были успешными, красивыми, хорошо одетыми, к тому же их было семеро! Неужели ни в ком не заговорила совесть, чувство справедливости, желание остановить своего друга, прекратить унижение других, ни в чем не повинных людей? Не любят они ближнего, нет у них в душе сострадания, вот что страшно. Как дальше жить среди жестоких и неверующих людей?

– Ты, конечно, и меня имеешь в виду. Но что я должен был делать? Позволить, чтобы меня избили, унизили перед тобой? Неужели ты не понимаешь, что, если бы это случилось, мы не смогли бы больше встречаться? Что в моей душе появилась бы обида не на конкретного человека, а на все человечество в целом? Возможно, на сей раз уже мне из-за своей ненависти пришлось бы найти и унизить слабого, чтобы только успокоиться. Или найти этого парня и наказать его, убить, покалечить. Иначе как бы я смог жить дальше – оскорбленным и опущенным?

– Вот видишь! Бог есть, и он помог тебе.

– Не Бог помог мне, а мой нож. Силе надо противопоставлять силу, мир держится на равновесии добра и зла. Спи, моя девочка. Мне очень жаль, что жизнь показывает нам не только улыбающуюся половину своего лица. Это слова моего отца. И я благодарен ему за то, что, вопреки моему детскому желанию играть в футбол, он отвел меня в зал спортивных единоборств.

– Давид… тебе не кажется, что Бог против нашего союза?

– Я не верю в Бога, Мари. Наша судьба в наших руках.

На следующий день, оставив еще спящих девушек дома, я пешком добрался до Генпрокуратуры СССР, где в Главном следственном управлении должен был проходить стажировку. На проходной дежурный сверил заявку на пропуск с моим паспортом и направил меня в кабинет заместителя начальника Следственного управления. Краснощекий, моложавый замначальника с двумя большими звездами на погонах собрал стажеров, прибывших из разных районов и республик – было нас человек сорок, – в небольшом зале для приветствия, затем нас распределили по отделам или закрепили за следователями по особо важным делам, которых в обиходе звали «важняками». Вместе со мной стажировку у следователя должны были проходить парень из Волгограда Иван Фоменко и москвич Марк Тумаркин. Следователя звали Аркадий Венедиктович – фамилия его со временем стерлась из моей памяти. Это был худой неулыбчивый человек лет пятидесяти, умный, жесткий профессионал.

С понедельника по среду я должен был стажироваться в прокуратуре. Оставшиеся два дня были свободными – так называемые библиотечные. Координационным центром стажировки являлась кафедра уголовного права и процесса Московского государственного университета.

Мари и Тереза обычно выходили из дома не раньше десяти утра и по составленной заранее программе посещали московские музеи, выставочные залы, магазины. Вместе мы ужинали после моей работы в каком-нибудь кафе, редко – дома, а потом опять отправлялись на улицу. Часто ходили в кино или театр, потом обсуждали наши впечатления. Надо заметить, что каждый раз мы с Мари воспринимали увиденное по-разному, порой совершенно противоположным образом. Не скажу, что мне часто удавалось убедить ее в своей правоте. Иногда к нам присоединялся Арам, временами – с супругой, молодой, красивой, полной москвичкой по имени Надежда. Несколько раз я приглашал поучаствовать в культпоходах моих новых друзей – Ивана и Марка, отец которого был профессором гражданского права и имел довольно активную частную адвокатскую практику.

После кафе «Лира» и московских музеев Мари и Тереза, как и все приезжающие в столицу, продолжили знакомство с городом в ГУМе, ЦУМе и универмаге «Москва». В последнем был с ними и я. В поисках нижнего белья и косметики девушки посещали и другие магазины – и везде была толкотня и очереди. Иной раз люди выстраивались к прилавку, не зная, какой товар продают: надо было покупать, если была такая возможность, потом можно было обменять «добычу» на нужный товар у счастливчиков из другой очереди. Было очевидно, что денег у людей значительно больше, чем пользующихся спросом товаров в магазинах, а спрос был только на импорт, хотя бы из социалистических стран. Лучшими из них считались югославские товары, но они попадали в страну в очень небольшом количестве – отношения между СССР и СФРЮ были напряженными. Изделия советского производства, неудобные, неэстетичные и непрестижные, направлялись преимущественно в провинцию, в сельские магазины. В Ереване продавался более-менее сносный польский трикотаж, труднее было достать немецкий, производства ГДР, но с переплатой – вполне возможно. Впрочем, и местное трикотажное производство, нелегально находившееся в руках частников, по уровню особо не уступало социалистическим странам.

В Москве нас особенно впечатлила откровенная кипучая озлобленность и грубость людей на улицах как по отношению к чужакам, так и друг к другу. Разумеется, и у нас в Ереване были свои хулиганы, бандиты, но в целом все относились друг к другу несравнимо терпимее, если не сказать – доброжелательнее. По-видимому, сказывалось то, что безумная централизация всего, в том числе товаров и продовольствия, превратила столицу в огромный проходной двор, гигантский рынок, вещевой базар, где каждый видел в другом соперника, претендующего на катастрофически дефицитные социальные блага. Иногда нам казалось, что гражданская война еще не закончилась. Теперь, по прошествии времени, я еще отчетливее вижу, что в Москве тех лет царил ожесточенный дух именно базара и базарных отношений.

Мари и Тереза пришли к выводу, что им удобнее будет выдавать себя за француженок. В этой роли им все удавалось без труда – благодаря отличному знанию языка, эффектной внешности и модной одежде, сшитой их родителями, девушки легко открывали двери центральных ресторанов: «Метрополя», «Будапешта», «Пекина», – кафе, музеев и выставок. Люди уже привыкали считать иностранцев привилегированной категорией, в отличие от советских граждан – совков, как мы сами себя презрительно называли.

Вечером, в театре или на концерте, оставив пальто в гардеробе, мы оказывались в другой Москве – интеллигентной, думающей, ищущей духовности и эстетических удовольствий. К моему удивлению, многие москвичи посещали театры или концерты исключительно редко и зачастую только слышали о существовании таких мероприятий, как закрытые просмотры зарубежных фильмов, немногие из которых потом демонстрировались в кинотеатрах. Эти же фильмы по несколько сокращенному списку отправлялись в большие города республиканского значения и областные центры для просмотра уже местной элитой. Сопровождался закрытый показ синхронным переводом. Такие показы пользовались ажиотажной популярностью. Посмотреть иностранный фильм, приобщиться к зарубежной культуре считалось особой привилегией, подтверждавшей статус человека, его принадлежность к элите. Я на всю жизнь остался благодарен Араму за чудесную возможность расширить наш кругозор, другими глазами посмотреть на окружающий мир.