Десятый десяток. Проза 2016–2020 - Леонид Генрихович Зорин

на что-либо повлиять, стало для меня неожиданностью – я знал, что система не отступает, не кается, не признает ошибок.

Я мало задумывался о последствиях своих поступков, только поэтому и ринулся однажды в Москву, ринулся, голову очертя, в ночь, в никуда, без гроша в кармане. Мною всегда управляли страсти, вовсе не взвешенные решения. Все мы в те годы перемолчали, этот застрявший в горле крик гнева однажды должен был прозвучать.

Поэзия может быть глуповата, писатель может быть своенравен, и все же этим законным правом, пусть даже и освященным Пушкиным, следует пользоваться с умом. Теперь я ни о чем не жалею, тогда расплатился по всем счетам. Опалой, чахоткой и одиночеством.

16

Какой молодой сегодняшней дрожью во мне отзывается давний день, с какой ошеломительной ясностью!

Так густ и жарок московский август, улица Горького – Тверская еще не вернула старого имени, – театр Ермоловой, я сижу в узком лобановском кабинете, впервые вижу так близко, рядом, большое печальное лицо, слышу его негромкий голос.

Ах, как я молод и как я счастлив – мечта сбывается, это явь, он хочет взять мою пьесу в работу.

И все, что было мною пережито до этого часа, – мое превращение в столичного жителя, в москвича, даже мой успешный дебют в правительственном Малом театре – все показалось мне предисловием, прологом, а истинная жизнь – она начинается здесь, сейчас.

Невероятно, но в этом свирепом, свихнувшемся мире по прихоти звезд мне выпал счастливый билет в лотерее. И век мой был долгим, щедрым на встречи, на труд, на людей, на удачу, на старость. Горя и лиха было в избытке, но и они оказались во благо – иначе это была бы игрушечная, ненастоящая судьба. И я бы уж точно не написал хотя бы одной полновесной строчки.

17

Почему машина потеряла ход? Есть на то причина, кончился завод.

Летней ночью я долго не засыпаю. Окно распахнуто, я ловлю случайные звуки на смолкнувшей улице – шорох листвы, скрип тормозов, невнятные голоса прохожих. Еле заметная полоска робкого фонаря за окном. Все это знаки, что я еще здесь, присутствую на этой планете.

Какой бы она ни была и какой безжалостный ни предстоит апокалипсис, но я прошел сквозь двадцатый век в стране, которой было назначено стать вечным полигоном истории.

Страна поистине непостижимая, всегда озабоченная своим прошлым больше, чем будущим, и не умеющая, не научившаяся жить в настоящем, страна, которая соединила громадным мостом две части света.

Ее география определила ее историю, а история – ее убежденность в своем мессианстве.

Пестрое разноликое племя, возникшее на ее суглинке и черноземе, впитало в кровь, казалось бы, несовместимые свойства, черты, характеры, темпераменты. Всем обстоятельствам вопреки, в споре с судьбой и самим собою, оно уцелело и устояло.

18

Когда-то Горький сказал, что страдание – это позор нашего мира. Да, разумеется, спора нет – матери рожают детей, веря, что жизнь их будет светлой, а горе обойдет стороной. Но авторы знают: чтоб дети выросли на радость людям, сами родители обязаны выстрадать эту радость.

Невесело итожить свой век. Пришлось убедиться, что память обманчива. Хотя я привык ее относить к числу своих немногих достоинств, день ото дня она тускнеет. И все неразличимее лица тех, кого знал, кого любил.

За долголетие я расплачиваюсь пространством, сузившимся до комнаты, дурными сюжетами кратких снов. Ночи даются мне все трудней. Мое повседневное существование не требует чрезмерных усилий, и все-таки – уже тяготит. Пора, наконец, и плоти и духу угомониться, уйти на покой.

И отдых уже не за горами.

19

Писатели прощались по-разному. Кого ни вспомни – каждый по-своему.

Холодный Уэллс под конец зарычал:

– Будьте прокляты! Я предупреждал вас!

Старый мальчик Юрий Олеша, уставший, одинокий, измаявшийся, решил заверить, что он остался оптимистическим альтруистом, любящим всех, кто живет на свете, и обуздавшим свой несоветский индивидуальный протест. Крикнул:

– Да здравствует мир без меня!

Я, труженик-графоман, обойдусь и без проклятий и без здравиц. Мысленно воскрешу малолетство, город Баку, смешную картинку – четырехлетний малыш за столом ищет с карандашом в ручонке неуловимое созвучие. Все еще будет, все впереди.

…Рифмами начал, рифмами кончу:

20

Забудьте про носорогов,

Встреченных на пути,

Не подводите итогов,

Продолжайте идти.

Не торопитесь сдаться,

Барахтайтесь что есть сил.

Успеете належаться

В какой-нибудь из могил.

Ни с кем не сводите счеты —

Ни с недругом, ни с судьбой.

Твердите: моей работы

Не сдюжит никто другой.

Завиднее нет удела —

Однажды, в конце пути,

«И все же я это сделал»

Чуть слышно произнести.

июнь – август 2017, Москва

Камера Дунца

Повесть

1

Безродов ничуть не сомневался – вот и пришли последние дни. Бесшумно, без стука, но по-хозяйски. Теперь они управляют всем – его работой, его досугом и всем оставшимся ему сроком. Чудес не бывает, и все на свете имеет начало, имеет конец. Сегодняшнее его состояние испытывали несметные множества однажды рожденных, однажды ушедших. И все же никто до конца не верил, что смертен так же, как все вокруг.

Но по-отечески посмеиваясь, как и положено патриарху, сам он не мог смириться с тем, что эта странная первосуть, определившая его общность со всеми другими и, вместе с тем, тайну, которая составляла его особость, его отличие, станет однажды либо песком, либо дымком, исчезающим в небе.

То, что такое же изумление переживали другие люди, ничуть не уменьшало обиды, напротив, точило еще упорней. Вся мощь коллективного сознания, весь мудрый тысячелетний опыт вдруг оказались младенчески слабы. Было от чего содрогнуться.

Как все предшественники, как спутники в его затянувшемся путешествии, Безродов – не первый и не последний – хотел убедиться, что эти странствия имели оправдывающую их цель. Иначе вся жизнь его будет выглядеть бессмысленной чередой событий, коловоротом лиц и пейзажей.

Когда доходил он до этой точки своих раздумий, всегда испытывал не то досаду, не то смущение. И собственная его профессия, которую он любил так преданно, считал подарком судьбы, удачей, вдруг начинала казаться ловушкой. Хуже того, полюбившейся с детства и затянувшей его игрой.

Столько достойных, полезных занятий. Люди встают, идут трудиться, потом возвращаются в свой очаг, ласкают жен и растят детей. Это и есть настоящая жизнь. В отличие от жизни Безродова, в которой есть некая сочиненность.

Начать с того, что твоя работа не