Две судьбы. Часть 2. Развод – это… не всегда верно! - Лена Гурова

чайку ему отнеси, он любит после обеда.

– Кто не давал? Чай заварен, лимончик, мёд, причём трёх видов, что ещё нужно? А подол в зубах в другом месте, там и поднесут! – Очень спокойно, без каких-либо эмоций, проговорила она. – Так, отдыхать. Я уберу, приду Лёшку укладывать.

Все рассосались. Люда выключила воду, повернулась и уткнулась носом в грудь «уставшего доктора».

– Что происходит? Я тебя обидел? Когда, чем? Я, наоборот, не отсвечиваю, ты свободна, как птица. Разве не это тебе нужно? А здоровый, взрослый мужчина не может постоянно находиться на коротком поводке, иногда ослабевающем, тем более, столько лет.

– Ну и не находись, у тебя впереди гораздо больше счастливых лет с любимой женщиной. Да, дай пройти, какого чёрта ты всю жизнь стоишь у меня на пути?

Вот уж воистину, слово – не воробей, вылетело – не поймаешь. Морской волк, капитан второго ранга, побывавший в серьёзных и длительных переходах, спасший не одну человеческую жизнь и продолжающий это делать, остолбенел. До Люды тоже дошло, что она ляпнула в сердцах. Градова перестала дышать, вытаращив глаза и ухватившись за плечи Володи. Его лицо покраснело, желваки заиграли танец с саблями, глаза сузились, а губы состроили язвительную улыбочку.

– То есть, я хотела…

– Сказать, чтобы я не преграждал тебе путь. Вперёд! Это больше не повторится! – И грубо сбросив её руки, вышел из кухни, а потом и из дома.

Людка остро ощутила конец света, жизнь выходила из неё толчками, параллельно стуку сердца, которое почти не функционировало. Лучше бы уже сразу, и всё, темнота. А дети? А мама? Она уже ждёт их, дни считает. А Люда, пока, не может…

В проёме стояла Валерия. Она с укором смотрела на подружку.

– Что ты делаешь, Людка! И с собой и с ним. Ты ломаешь свою жизнь, и его тоже…

– Не надо ничего говорить. Всё понятно и так. Не хочу никому мешать. Всё, Лера, я устала. Разговор окончен.

И так три дня… В доме повисла тревога. Ни Люда, ни Володя, ни с кем не общались. Она выполняла свои обязанности, как робот. А доктор заскакивал, врачевал, оставлял рекомендации и лекарства и уходил, ночевать не оставался. Лерка уже хорошо скакала, гипс сменили на тугую повязку. Римме тоже стало лучше, это лежбище котиков надоело до чёртиков. И они отпустили Люду, она выглядела не лучшим образом, усталость и нервы сделали своё дело. Впору, хоть укладывай её рядом. Мама Леры сообщила, что Люда, добравшись до дома, сразу заснула вместе с детьми, а она вышла в магазин и прогуляться. А когда пришла, Градова со своими отпрысками встретила её у порога и сразу же уехала, такси стояло внизу.

– Лера, она уезжает! Что делать? Я не смогла остановить эту куклу с остановившимся взглядом и немым ртом. Но на тумбочке нашла бумажку с номером рейса. Они улетают в десять вечера, а сейчас только четыре. Куда её понесло с детками? Она же не соображает ничего.

– Мама, звони Алёшкину. Если он не остановит её, никто не остановит. Звони. А я в аэропорт. Не волнуйся, я нормально передвигаюсь. Прыгать не собираюсь. Туда и обратно на такси.

Но в аэропорту Люды не было. Телефон «абонент не абонент». У Лерки возникло опасение, что подружка их провела.

– Володя, лети на ж/д вокзал. Поезд отходит в шесть, скорей. – Вопила Трошина в трубку.

Алёшкин был на полпути в аэропорт, вернуться назад и домчать до вокзала времени, явно, не хватит. Значит, будет догонять. На машине, самолёте, да хоть на воздушном шаре или дирижабле. За последние дни он окончательно понял, что готов забыть все свои инсинуации, все выводы и глупые, безмозглые решения. Эти ночи, проведённые в ординаторской в раздумьях, воспоминаниях и душевных муках, вымотали его до дна, до самого донышка. Ольга звонила, требовала объяснений. А Люська, наоборот, молчала, прятала глаза, ему даже показалось, что они покрасневшие от слёз. И именно сегодня утвердившийся в своём решении бравый моряк отважился на разговор. Он не отпустит Люську никуда, это же так очевидно.

Поезд показал ему хвост, и он рванул назад. Пролетая по фойе вокзала, боковым зрением зацепил живописную группку на скамеечке и тут же услышал: «Папа!» Не может быть, но слёзы брызнули сами собой. Большой, сильный, красивый, привлекающий внимание морской капитан ронял слёзы среди толкающих его пассажиров. А женские глаза напротив улыбались в изнеможении, слёз уже не было.

– Володя, я не смогла убежать от тебя…

– Люся, любимая моя… – Он загрёб всех трёх своими ручищами, слов не было, только сердечный мотор работал на пределе сил, а любовь исполняла свои лучшие произведения. – Домой, домой, мои родные!

Пока ехали, стояли в пробках, троица уютно угнездилась на заднем сидении, птенцы под крылом матери. Умильная картинка растрогала Алёшкина, глаза опять замокрели. Что-то он сегодня совсем ослаб. Наверное, пружина раскручивалась, так туго натянутая в душе последнее время. Да когда они уже доедут? Как ему хотелось зацеловать каждый сантиметрик своей Люсеньки…

Она, как услышала его нестерпимое желание, вылезла из-под детей, села сзади кресла водителя, обняла и прислонилась к его щеке. Володя тут же поймал её губы, Люська потянулась к нему… Сзади засигналили. Оторвавшись, она переползла на переднее сидение, уселась, поджав под себя разутые ноги, и прилепилась к его плечу. Было неудобно, но зато её любимый мужчина так близко…

– Алёшкин, ты – мой самый родной человек, тебе, хоть, это известно? Тебе пришлось немало натерпеться от меня, прости и постарайся забыть. Я больше никогда не принесу тебе боль, не предам, не …

– Я знаю, Люсенька. У нас с тобой столько хорошего впереди, ты даже не представляешь. Главное, мы любим друг друга, ведь да?

– Теперь я это точно знаю. Я. Люблю. Тебя. Алёшкин!!!

Надо ли объяснять, что морского волка накрыл девятый вал счастья!

Но когда он добрался, наконец, до спальни, его девочка спала, сладко улыбаясь. Причём, улёгшись по диагонали и раскинув руки в стороны. Она безмятежно улыбалась, а ему стало смешно. Он представил себя рядом с ней на оставшемся краешке, свернувшись калачиком или на полу, в том же положении. Ну, уж нет! Богатырь осторожно, нависнув над спящей красавицей, стал одними губами расстёгивать пуговички ночной маечки. Освободив обе груди, застыл, прислушиваясь, как в его теле поднимается градус вожделения, всё его мужское естество завопило о немедленном удовлетворении желания. Он так соскучился по Люське, аж в глазах потемнело… Все её трещинки, все родинки, шрамики и даже некрасивый рубец на коленке, воспоминание о