Улыбайтесь, сейчас вылетит птичка - Владимир Качан

- А она что, до самого конца будет раздеваться ? - спрашиваю я Лену.

- Конечно.

- У меня идея,- говорю. - Представь: решающий момент, она стоит спиной и снимает трусики, а у нее на голой заднице надпись: "Пушкину двести лет!"

Лена и ее помощница смотрят на меня, и я вижу, что первые пять секунд они серьезно обдумывают мое предложение.

- А вот еще, - продолжаю я, как будто заводясь. - Кто-то из ведущих говорит, что Пушкин все время ходил с тяжелой тростью и на вопрос "зачем" отвечал, "чтобы рука не дрогнула, когда придется стреляться", и тут... - я делаю короткую паузу перед "гениальной находкой",- выходит силовой жонглер.

У вас есть силовой жонглер?

Лена смотрит ошарашенно, а помощница - почти с испугом: надо же, как фонтанирует! Эк его понесло-то! Наконец Лена догадывается и начинает хохотать: "Да он дурака валяет, ты что, не видишь?"

А в том же Нижнем Новгороде большой праздничный концерт, я в нем тоже участвую, пою, естественно, нашу с Леней песню "Пушкин". Подхожу к помощнице режиссера посмотреть программу. В ней шестым номером значится:

арию Ленского поет солист НАТОиБ такой-то. А в это время, пятого июля, продолжаются бомбардировки Югославии. НАТО как раз и бомбит. Потом, правда, выясняется, что аббревиатура расшифровывается вполне мирно: Нижегородский Академический театр оперы и балета. Но никто из нижегородцев этого забавного совпадения не замечает.

Вслед за губернатором все по нижегородскому ТВ подхватывают мысль, что гений Пушкина родился именно здесь, неподалеку. А в этом "неподалеку", в самом Болдине, в магазине, где продают спиртное, я наблюдаю апофеоз всего происходящего. Что там уже есть водка "Болдино", водка и вино "Болдинская осень" - это понятно, странно даже, если бы не было. Но продается еще одна водка. На этикетке молоденький такой Пушкин с кукольным личиком. Он за столом с женщиной в платке, завязанном по-деревенски, она к нам спиной. На столе опять же бутылка. А название у новой водки такое: "Арина Родионовна рекомендует". Не хотите - не пейте, конечно, но она рекомендует. Как бы вам не пожалеть потом! В общем, Пушкина двести... и пива.

Так что, если ко всему, что происходит у нас, относиться возмущенно или даже просто серьезно, то можно сойти с ума. Надо принять как должное и неизбежное: мы живем в Лукоморье, а там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях... стриптиз... там ведь лукоморы живут, так что всякое там может случиться...

Так или иначе гениальная и просто хорошая поэзия действительно рождает острое желание попробовать самому что-то этакое сделать, ну попытаться хотя бы, чтобы потом воскликнуть, как Пушкин над "Борисом Годуновым": "Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!" - только про себя. Хочется, чтобы вот так, как у него: "И руки тянутся к перу, перо - к бумаге, минута - и стихи свободно потекут". И действительно, в такие моменты у Филатова руки тянутся к перу, у меня - к гитаре, и рождаются песни. Над ними нельзя, конечно, воскликнуть:

"Ай да мы, сукины сыны!" Но хотя бы "Щукины сыны" - уже можно.

Ренат

Ренат Исмаилов, как и Леня, приехал из Ашхабада. Они были знакомы и дружны еще задолго до Москвы. Он учился в ГИТИСе на режиссерском факультете и жил в нашем же общежитии. Александр Грин, мужская жесткость, замешанная на все том же романтизме, ветер, парус и дыхание свободы - все это вкладывал в нас Ренат на наших посиделках до полвторого. Ночи, разумеется.

Ренат, можно сказать, наш сэнсэй в то время, учитель с Востока. Мы его слушаем, стараясь не шевелиться и не дышать громко, каждое его слово драгоценно, потому что полезно. В маленьком, худом, высохшем, обуглившемся от туркменского солнцепека теле - огромный концентрат энергии, никогда внешне не проявляющийся; и талант говорить, воздействовать и покорять проявляющийся всегда. В нем кровь Батыя и Чингисхана, он по призванию полководец, а его армия - мы, пять - семь человек, которые слушают его открыв рот, готовые возненавидеть всякого, кто усомнится в его авторитете.

Уважение к нему, как к Сталину у его соратников. Лицо аскета, запавшие под широкие скулы щеки, высокий лоб, глаза японского самурая и тонкогубый рот, который он только приоткрывает. И из него медленно выцеживаются слова, затягивающие петлю восторга на наших тонких, неокрепших шеях. Он ведь обладает всем, что мы так любим: его метафоры необычны и точны, сравнения - убийственны, его мат - неповторим. Он для нас - образец образного мышления - против безобразности и бездарности (опять игра слов, вы заметили?), а проще - против любой серости и скуки.

Ренат - враг банальности. Поэтому даже его мат - это не механическое, дурацкое повторение "б...ь" через каждые два слова, а художественное словотворчество, свежий подход, вопреки рутинному использованию нашего матерного фольклора. Я не рискну продемонстрировать вам хоть один пример этого пиршества русского языка, потому что бумага не выдержит такой красоты, и к тому же я еще надеюсь увидеть мой труд напечатанным. И хотя другие не стесняются - я стесняюсь. Я преодолевал тут стеснение только тогда, когда без этого невозможно было обойтись. Но поверьте мне те, кто понимает, конечно, кто сам пробовал ругаться нетривиально, что это была сказка. Там каждое слово было на своем месте, ни убавить, ни прибавить; слова усиливали мысль и обогащали образ, выстраивая поразительную матерную архитектуру, совершенную семиэтажную готику. Способность так материться конечно же, продукт ренатовского юмора, который не похож ни на какой другой. Юмор Рената базируется на неприличной для окружающих эрудиции и начитанности, поэтому не всякий его понимает.

В далеком от общежития будущем мы встретились с ним у Лени. Когда мы с женой пришли, Ренат уже был нетрезв. Сильно нетрезв. Но он все говорил, говорил, пытаясь действовать на нас, сильно повзрослевших, так же, как тогда, "до полвторого". Мат тоже проскакивал, но не так эффектно, как прежде, - ну не в форме был Ренат. Моя жена уже знала, кем он был для нас в ту пору, поэтому сидела молча, внимала, вовремя улыбалась, а мат будто не слышала.

Но все-таки пришло время его уложить отдохнуть, Леня повел его в спальню. У порога Ренат обернулся, покачиваясь; вгвоздил в жену вдруг ставший трезвым взгляд и медленно, но четко вытянул сквозь едва приоткрытые тонкие губы следующую фразу: "Людочка! Вы были терпеливы, как, - тут он выговорил слово, которое и написать-то трудно, - разграбливаемая гробница Тутанхамона.

Спасибо". И вышел! Жена, до того не имевшая оснований постичь причины нашей любви к Ренату, получила - хоть и в конце - доказательство.

Ренатовские культурные инъекции в нас продолжались три года, пока Филатов, Галкин и я не решили уехать из общежития и снять квартиру на улице Герцена.

Мы тогда решили оздоровить нашу жизнь и отделаться от постоянных гостей, выпивки и недосыпания. Ничего не вышло. Квартира наша была на первом этаже, и к нам продолжали приходить даже через окно. С Ренатом виделись все реже.

Но теперь я понимаю, что мы благодаря Ренату очень быстро взрослели. Мы были на порядок взрослее наших однокурсников. И Лёнино умение собирать всего себя в кулак каратиста - оттуда, из "полвторого", и от него, от Рената...