Петр Великий. Убийство императора - Ирина Измайлова

Да, Петр выжидал, но выжидал не напрасно. Ништадтский мир был утверждением прав России не на время, а уже навсегда.

Именно тогда Сенат просит Петра принять титул «Императора Всероссийского». И хотя при жизни Петра его новый титул признали только Пруссия, Дания и Голландия, отныне он утвердился в европейском лексиконе, а впоследствии и в европейской дипломатии.

И можно с уверенностью сказать: хотя войну Европа однозначно проиграла, она могла проиграть еще значительно больше, о чем и пишет в своем послании дальновидный Кампредон.

Смерть Петра Великого наступила 28 января 1725 года. Наступила, можно сказать, неожиданно.

За три месяца до того, во время наводнения, Петр помогал вызволять из беды матросов севшей на мель около Лахты финской шлюпки. Со свойственной ему энергией государь сам кинулся в ледяную воду и именно тогда серьезно простудился. Здоровье, по-прежнему крепкое, что бы ни говорили некоторые историки, помогло преодолеть болезнь.

Совершенно очевидно: если бы тогда, в октябре или ноябре 1724 года Петр почувствовал близость смерти, он позаботился бы не только о завещании в отношении власти, но и о том, чтобы у его приближенных были реальные возможности это завещание утвердить.

Но Петр в очередной раз выздоровел (а болел он и ранее), и в очередной раз дела не дали ему времени отдыхать.

Новый приступ болезни случился в начале января 1725 года. Упрямый Петр не желал сдаваться, продолжал заниматься делами, ходил на верфи, принимал послов.

И вдруг… именно вдруг 19 января у него сделалась горячка, он слег и девять дней пролежал почти в полном беспамятстве.

Что это? Запущенная болезнь? Новая сильная простуда? Однако такое продолжительное беспамятство не характерно даже для острой пневмонии: в этом случае государь, скорее всего, или умер бы раньше, или хотя бы временами приходил в себя.

Правда, огромным волевым усилием, уже чувствуя близкий конец, Петр Алексеевич все же очнулся, вернее, очнулся наполовину, когда 28 января его окружили сподвижники и просили сделать распоряжения относительно передачи власти.

В 1722 году Петр отменил действовавший прежде порядок престолонаследия, то есть завещание или соборное избрание государя: он помнил, что творилось после его собственного соборного избрания в 1683 году… Он установил престолонаследие по личному назначению царствующего монарха, и несколько лет думал о том, кому доверить власть после своей смерти. (Совершенно очевидно, что умирать так скоро он и не помышлял.)

У умирающего царя отнялся язык, он не мог говорить и движением руки потребовал дать ему бумагу. Его рука довольно твердо вывела на чистом листе слова «Отдайте все». И в это мгновение дыхание государя прервалось. Он умер.

О том, как решалась далее судьба государства, сказано и написано немало.

А наша задача все же сделать вывод: могло или не могло это быть убийством?

О том, что силы, явно заинтересованные в устранении Петра Великого, были в России, мы уже говорили. И совершенно очевидно, что они были за пределами России.

В смерти Петра были заинтересованы Швеция, Англия, Франция, не в меньшей, а вероятно, в большей степени — Турция и Польша. И если допустить наличие тайной их коалиции, то становится вполне объяснимой записка шевалье де Кампредона, написанная, если помните, В ДЕНЬ СМЕРТИ государя и содержащая по сути дела указания, как вести себя Европе с Россией, в которой УЖЕ НЕТ ПЕТРА!

Другое дело, как возможно было осуществить заговор? Петра окружали люди, преданные ему. Возможность участия в таком заговоре всесильного князя Меншикова или Екатерины мы отмели.

Но ведь в окружении могли случайно оказаться меньшие по масштабу фигуры, фигуры тех, кто был так или иначе связан с прежней женою Петра (служил же ему до последних дней князь Куракин, видный дипломат, женатый на сестре Евдокии Лопухиной), с его сыном, с теми, кто был так или иначе «обижен» властью и, не выказывая явно, затаил обиду до конца…

Исключить такую возможность мы не имеем права.

Но если решения принимают большие политики, то осуществляют покушения, как правило, люди маленькие и незаметные. Простуда и болезнь государя были хорошим поводом — вряд ли кто мог бы сразу усомниться, что умирает он естественной смертью. И что стоило уронить ему в бокал или во флягу незаметную капельку какой-нибудь прозрачной жидкости. Сделать это мог один из придворных медиков, улучив минуту, когда его никто не видел, кто-либо из царской челяди, кто-то из военных охраны. Правда, за всеми следили и следили неплохо, но золото может многое, увы, очень многое…

Чьи же золотые сребреники могли утяжелить карман и совесть (если таковая была) гипотетического отравителя?

О, чьи угодно! Швеция была разорена войной, Англия тоже на тот момент не располагала лишним золотом. Но оно было у всесильного аббата Дюбуа, и едва ли он таскал его из французской казны. Ему могли дать это золото очень богатая Турция, либо кто-то из зажиточных поляков, люто ненавидевших Россию и русского государя.

Странная, странная смерть…

Но все, что здесь сказано, все равно — лишь предположение. Нам удалось доказать лишь то, что были силы, реально и последовательно желавшие устранения русского царя, что у них была возможность объединиться, что исчерпав надежды на государственный переворот, они могли прибегнуть к последнему средству.

Было или не было?

Твердого ответа теперь не даст никто.

Одна из, быть может, интереснейших загадок истории может так и остаться загадкой.

А историки продолжают спорить о том, плохи или хороши были петровские преобразования, принесли они России добро или, напротив, зло, как БЫ развивалась БЫ наша история, если БЫ у руля государственной власти встал БЫ кто-то другой?

Они спорят, не считаясь с главным постулатом самой истории: она не допускает никаких «БЫ», по крайней мере в том, что уже совершилось. И то, что совершилось, всегда логически обусловлено тем, что совершалось до того — значит, коль скоро исторический путь развития привел Россию к Петру, это было обусловлено и необходимо. Так или иначе. Здесь может быть много возражений, но ведь нельзя отрицать, что весь путь мирового развития постоянно подчиняется некоей загадочной, но жесткой логике.

Для славянофилов неплохим аргументом может быть сам факт яростного стремления большинства европейских государств свести на нет достижения петровской России. Если же государь и в самом деле был убит, то это — неопровержимое доказательство его правоты и несомненной пользы его великих трудов.

В свете современной истории все события той эпохи (не менее бурной, чем современная), обретают особенный смысл. И уже новые, куда более смелые оценки дают деятельности царя-реформатора современные исследователи. Но зачастую ярче и интереснее всего бывают высказывания не историков (что греха таить, не успевающих делать выводы из происходящего), а журналистов и публицистов, «по долгу службы» находящихся на острие событий.