Пышная свадьба - Барбара Картленд

Дорина подумала о «Несравненной Жемчужине» и о Голди. Они, наверное, казались настоящими райскими птицами.

— До встречи с вами я не знал ни одной женщины, — говорил он между тем, — с которой мне хотелось бы обсуждать мои дела, которая не только волновала бы мое сердце, но стала бы неотъемлемой частью всей моей жизни.

— Отчего вы решили, что я отличаюсь от других женщин?

— Моя интуиция никогда не подводила меня. С того первого вечера она подсказывала мне, что вы должны остаться в Сингапуре — со мной!

Он глубоко вздохнул.

— После этого я показал вам мои картины. Я не мог объяснить даже самому себе, почему я нарушил свое золотое правило и привел вас в старую часть дома, где никогда не бывала ни одна женщина.

— И что вы тогда подумали?

— Я испугался.

— Испугались?

— Да, потому что понял, что со мной произошло то, чего никогда не случалось прежде.

— Что же это?

— Я страстно, безоглядно влюбился!

— Неужели… это может быть правдой?

— Именно об этом я спрашивал самого себя. Я не мог в это поверить, я не мог допустить, что я испытываю не просто страстное желание, потому что вы так прелестны, но нечто совсем другое — духовную жажду.

— Но вы ни разу после этого не разговаривали со мной… наедине.

— Я уже говорил вам, что я боялся — боялся будущего. Впервые в жизни я испытывал неуверенность в себе, не представляя, как найти решение проблемы — что делать с Летти и с вами.

— Я даже не подозревала… что вы хоть иногда думаете обо мне.

— Откуда я мог знать, как вы ко мне относитесь?

Он сжал ее руку в своих руках и посмотрел на нее.

— Такие маленькие ручки, и все же, когда я наблюдал за столом, как вы блестяще поддерживаете беседу с моими гостями, я знал, что вы держите в них мое счастье.

— Если бы только вы сказали мне об этом!

— А что бы это решило? — спросил он. — Ночами я лежал без сна, размышляя, как мне объяснить Летти, что я не могу жениться на ней, мучительно пытаясь найти выход из ловушки, которую я сам себе построил и из которой не представлялось возможным выйти с честью.

— Я могу понять, что вы чувствовали.

— Потом вы спасли мне жизнь, когда меня укусила дабойя, — продолжал он. — Вчера, возвращаясь с плантаций в город, я думал, что, может быть, вы все-таки немного любите меня, раз готовы были ради меня рисковать жизнью.

— Немного! — вырвалось у Дорины, и она с трудом подавила рыдание при воспоминании о том, что она пережила, когда опасность смерти нависла над ним.

— Когда я вернулся домой, вы сообщили мне, что Летти уехала вместе с сестрой Терезой…

— Но вы так разозлились на меня!

— Только потому, что вы солгали мне. Я считал вас абсолютно правдивой, лишенной недостатков, безупречной во всех отношениях. Я не мог и на минуту допустить, что вы участвовали в замысле женить меня на ребенке, который так и не повзрослел.

Дорина опустила глаза. Со стыдом она вспомнила о десяти тысячах фунтов, которые ее отец взял у Максимуса.

— Но я испытал невыразимый восторг, когда узнал, что отныне я свободен! — сказал он. — Я мог просить вас стать моей женой! Но из соображений такта и приличий я решил ничего не говорить вам в тот вечер. Как мог я подумать, что вы отправитесь на бал с другим мужчиной!

Его пальцы до боли сжали ее руку.

— Когда поздно вечером я узнал, что вы вовсе не спите у себя в комнате, как я предполагал, а уехали на бал, меня охватило чувство, незнакомое мне прежде, — ревность!

Он криво усмехнулся.

— Раньше я всегда смеялся над мужчинами, которые ревновали своих жен или возлюбленных. Только теперь я понимаю, что я не мог испытывать ревности, потому что никогда не любил по-настоящему.

В его голосе прозвучала нотка, заставившая Дорину затрепетать, и она вспомнила, как сама отчаянно ревновала его.

— Когда я увидел вас стоящей посреди бального зала в окружении толпы поклонников, я впервые в жизни почувствовал себя способным на убийство! Вы были сказочно красивы, но в тот момент мне хотелось причинить вам боль. Во мне проснулся первобытный человек — я хотел схватить на руки принадлежавшую мне женщину и утащить ее к себе в пещеру, чтобы там научить ее послушанию.

Он коротко рассмеялся.

— Вам повезло, любовь моя, что в качестве наказания я предложил вам лишь поцелуй!

Дорина залилась румянцем при воспоминании о том, как много значил для нее этот поцелуй.

Словно угадав ее мысли, Максимус сказал:

— Но едва я коснулся ваших губ, как сразу понял две вещи.

— Какие?

— Первое — что вас никто никогда прежде не целовал, и второе — что вы любите меня.

Румянец на щеках Дорины стал еще гуще, и снова Максимус поднял ее лицо, чтобы взглянуть в глаза.

— Это правда? Я не ошибся? Вы любите меня?

— Я люблю вас, — вся дрожа, с трудом прошептала Дорина.

Затем, видя, что он собирается поцеловать ее, она быстро добавила:

— Пожалуйста… я должна сказать вам что-то важное.

Он опустил руки и выжидательно посмотрел на нее.

Не смея взглянуть на него, она низко склонила голову. Ее длинные густые ресницы подрагивали.

Она никак не могла найти подходящих слов.

— Я жду, — нежно сказал Максимус.

— Я не знаю… как сказать.

— Давайте сделаем это намного проще и удобнее? — предложил он.

Он повернулся и лег на кровать рядом с ней, откинувшись на подушки и вытянув ноги поверх зеленого покрывала, под которым лежала Дорина.

Положив руку ей на плечи, он притянул ее к себе. Он почувствовал, как она затрепетала, и тихо сказал:

— Родная моя, так вам будет легче рассказать мне о том, что вас беспокоит, каким бы тяжелым ни было это признание.

И действительно, она немного успокоилась. Его рука, обнимавшая ее, давала ей уверенность и чувство безопасности, и она уже больше не испытывала страха.

— Когда вы приехали к нам в Олдеберн-парк, — очень тихо начала она, — вы не видели меня по той причине, что я была… так безобразна! Я никогда не появлялась, если в доме были гости, потому что они испытывали бы отвращение… при виде меня.

— Но отчего?

Она знала, что он рассчитывал услышать что угодно, только не это!

— Я страдала кожным заболеванием, и ни один из докторов в Англии не мог помочь мне. Я была так страшна… что люди избегали смотреть… в мою сторону.

В ее голосе прозвучали с трудом сдерживаемые рыдания, и, слушая ее, Максимус понял, сколько ей пришлось выстрадать.