Гордость и гордыня - Джейн Остин

— Мне кажется, в подобных случаях принято выражать благодарность за лестное расположение, даже если оно не находит ответа. Вполне естественно быть признательной за него, и если бы я могла испытывать благодарность, то теперь поблагодарила бы вас. Но я не могу. Я никогда не искала вашего доброго мнения, а вы, бесспорно, одарили меня им весьма неохотно. Я предпочла бы никому не причинять боли. И причинила ее, не подозревая об этом, но, надеюсь, она будет недолгой. Чувства, которые, по вашим словам, столь долго препятствовали вашему признанию, легко возобладают над вашей сердечной склонностью после этого объяснения.

Мистер Дарси, опиравшийся на каминную полку и не спускавший глаз с лица Элизабет, казалось, слушал ее с досадой не менее, чем с удивлением. Лицо его побледнело от гнева, и во всех его чертах отразилось смятение. Он старался совладать с собой и не хотел ничего говорить, пока не счел, что достаточно успокоился. Пауза эта была для Элизабет ужасной. Наконец с вымученной невозмутимостью он сказал:

— И это единственный ответ, которым меня удостоят! Быть может, я бы хотел узнать причину, почему я отвергнут со столь малой попыткой соблюсти правила вежливости. Впрочем, это не имеет никакой важности.

— И я могла бы спросить, — ответила она, — почему со столь видимы м намерением оскорбить и унизить меня вы изволили сказать мне, что питаете ко мне нежность против вашей воли, против вашего рассудка и даже против самой своей натуры? Нет ли во всем этом оправдания для некоторой невежливости? Но у меня есть и другие причины. И они вам известны. Если бы мои собственные чувства не отвергали вас, если бы я была равнодушна или даже расположена к вам, неужели вы думаете, что хоть что-то толкнуло бы меня ответить согласием человеку, чьи усилия погубили, и, быть может, навсегда, счастье горячо любимой сестры?

Пока она говорила, мистер Дарси переменился в лице, однако ненадолго, и продолжал слушать ее не перебивая, а она продолжала:

— У меня есть достаточно поводов думать о вас дурно. Никакие побуждения не могут оправдать несправедливости и бессердечия этих ваших поступков. Вы не посмеете, вы не можете отрицать, что вы были главным, если не единственным, кто разлучил их, обрек одного осуждению света за легкомыслие и непостоянство, другую — насмешкам за обманутые надежды, а их обоих — сердечным страданиям.

Она умолкла и с немалым негодованием увидела по его лицу, что ее слова не пробудили в нем ни малейшего раскаяния. Он даже посмотрел на нее с улыбкой нарочитого недоверия.

— Можете вы отрицать все это?

C притворной невозмутимостью он наконец ответил:

— Я не намерен отрицать, что сделал все, что в моих силах, чтобы разлучить моего друга с вашей сестрой, или что радуюсь моему успеху. Ему я оказал большую услугу, чем себе.

Элизабет не показала виду, что заметила этот галантный намек, хотя его смысл был ей ясен. Но он не мог ее смягчить.

— Моя неприязнь вызвана не только этими вашими поступками, — продолжала она. — Мнение о вас сложилось у меня задолго до них. Ваш характер раскрылся мне в рассказе, который много месяцев тому назад я выслушала от мистера Уикхема. Что вы можете сказать об этом? Какой ссылкой на воображаемою дружескую услугу можете вы оправдаться? Какое неверное толкование того, что произошло, можете вы приписать другим?

— Вы принимаете живейшее участие в делах этого джентльмена, — сказал Дарси менее спокойным тоном, и на его лице проступила краска.

— Кто, знающий, какие несчастья ему пришлось перенести, не принял бы в нем участия?

— Его несчастья! — презрительно повторил Дарси. — Да, его несчастья правда были велики.

— И навлечены на него вами! — с жаром вскричала Элизабет. — Вы ввергли его в нынешнюю бедность. Вы отняли у него блага, которые, как вам было известно, предназначались ему. Вы лишили его лучшие годы той независимости, которая была его правом, вполне им заслуженным. Все это сделали вы! И тем не менее вы способны встретить упоминание о его несчастьях презрительной насмешкой!

— Таково ваше мнение обо мне! — воскликнул Дарси, быстрым шагом пересекая комнату. — Так вы смотрите на меня! Благодарю, что вы все так подробно изъяснили. Мои вины, согласно этой оценке, поистине велики! Но, может быть, — добавил он, останавливаясь и поворачиваясь к ней, — все эти проступки могли быть оставлены без внимания, если бы вашу гордость не уязвило мое честное признание в сомнениях, которые столь долго препятствовали мне принять решение. Эти горькие упреки могли бы остаться не сказанными, если бы я более расчетливо скрыл свои борения и лестью заставил бы вас поверить в то, что мной движет беспредельная, не видящая никаких препон нежная склонность, которая поддержана рассудком, долгим обдумыванием — ну, словом, всем. Но мне противно любое притворство. И я не стыжусь чувств, о которых рассказал. Они естественны и оправданы. Могли ли вы ждать, что меня будет радовать ваше происхождение? Что я буду поздравлять себя с тем, что породнюсь с людьми, чье положение в обществе настолько ниже моего?

C каждым мгновением гнев все больше овладевал Элизабет. И тем не менее она приложила все усилия, чтобы сохранить спокойствие, когда сказала:

— Вы ошибаетесь, мистер Дарси, если полагаете, будто форма, в которую вы облекли свое признание, как-то повлияла на меня, если не считать того, что она избавила меня от жалости, которую я могла почувствовать, отказывая вам, если бы вы вели себя как подобает джентльмену.

Она увидела, как Дарси вздрогнул при этих словах, однако он ничего не сказал, и она продолжала:

— В каких бы словах вы ни предложили мне свою руку, они не соблазнили бы меня принять ее.

Вновь он не сумел скрыть изумления и взглянул на нее с выражением недоверия и растерянности. A она добавила:

— C самого начала, с первой же минуты, могу я сказать, моего знакомства с нами ваши манеры вполне показали мне вашу надменность, вашу спесь и ваше эгоистичное пренебрежение чувствами других и послужили тем фундаментом неодобрения, которое благодаря последующим событиям превратилось в прочную неприязнь. Мы были знакомы менее месяца, когда я поняла, что вы — последний человек в мире, за которого я вы шла бы замуж, как бы меня ни уговаривали.

— Вы сказали достаточно, сударыня. Я вполне понимаю ваши чувства и теперь могу лишь стыдиться того, что чувствовал сам. Простите меня за отнятое у вас время и примите мои наилучшие пожелания здоровья и счастья.

C этими словами он поспешно вышел из комнаты, а мгновение спустя Элизабет услышала, как за ним захлопнулась дверь дома. Она была в полном смятении, не понимала, как успокоиться, села, потому что ноги ее не держали, и проплакала полчаса. Ее удивление, когда она вновь и вновь думала о произошедшем, все более возрастало. Мистер Дарси сделал ей предложение! И был в нее влюблен уже столько месяцев! Так влюблен, что хотел на ней жениться вопреки всем тем возражениям, которые подвигли его помешать женитьбе его друга на ее сестре и уж тем более должны были иметь силу в его глазах, когда речь шла о нем самом! Все это представлялось ей почти невероятным. Ей льстило, что она, сама того не зная, могла внушить столь сильное чувство. Но его гордость, его невыносимая гордыня, бесстыдное признание в том, как он поступил с Джейн, его непростительная уверенность в своей правоте, хотя он ничем не мог оправдать своего поведения, и бесчувственность, с какой он упомянул мистера Уикхема, даже не считая нужным отрицать свою жестокость по отношению к тому, — все это вскоре заставило ее забыть о жалости, какую было пробудила мысль о его любви к ней.