Барон Унгерн - Андрей Жуков

Самому Унгерну тактика «сидеть и выжидать», пока советская власть сама не восстановит против себя население России, представлялась неприемлемой и порочной. Как мы уже отмечали, в большевиках Унгерн видел не только (вернее, даже не столько) политическую силу, сколько демоническое порождение темных начал «зла и хаоса», которые, по его словам, уничтожают и растлевают «саму душу народа». В борьбе с силами зла преступно занимать выжидательную позицию, преступно дискутировать о способах и методах борьбы. Известно, к чему привели уже подобные дискуссии… Да, нет приказов начальников, нет единого руководства. Керенский — ничтожество и отвратителен. Большинство генералов пассивны… Но неужели русские офицеры должны жить и действовать только по распоряжениям сверху, а не проявлением духа и дел снизу? Нет возможностей бороться? Необходимо найти такие возможности, нужно создавать их самому!

Путешествие по железным дорогам через охваченную великой смутой Россию только убеждало барона в правильности его выбора. Железнодорожный транспорт, еще недавно составлявший гордость России, пришел в полнейшее расстройство. Коридоры вагонов были заполнены «товарищами», ехавшими со всевозможных фронтов: расхлябанные, нахальные, с постоянной матерщиной на языке, типичные представители пролетариата и деревенского босячества. Многие ехали с винтовками и ручными гранатами. По дороге встречались поезда с вагонами без стекол, с выломанными дверями. Выходившие на своих станциях «товарищи» тащили все подряд: оконные занавески, коврики, вспарывали мягкую обшивку купе, снимали дверные ручки, выковыривали медные гвоздики… На революцию большинство старых солдат-фронтовиков смотрело с точки зрения перехода к ним земли, поднявшегося беспорядка, в большинстве своем не одобряли. Все ждали и желали получить в полную и неотъемлемую собственность по сотне две десятин на брата. Роман Федорович старался не привлекать к себе излишнего внимания и избегал вступать в дорожные разговоры, но однажды не выдержал и поинтересовался, что получится, если раздать все церковные, помещичьи и государственные земли? Солдаты не ответили, смотрели со злобой и недоверием.[22]

Зато прекрасно и весьма свободно чувствовали себя торговцы опием. Попутчик, ехавший до Владивостока, рассказывал, что опиоторговля получила за последние месяцы прочную организацию и имеет целую сеть нелегальных контор и агентств вдоль железной дороги. Высококачественный продукт шел в Россию из Персии и Туркестана, в Петрограде заделывался в стенки вагонов экспрессных поездов и таким образом переправлялся в Харбин.

Несколько раз Унгерну и его спутникам пришлось пережить обыски с перетряхиванием всех вещей и выворачиванием карманов: искали оружие, драгоценности, спиртные напитки. Во время остановки в Иркутске пришло сообщение, что атаман Семенов выступил против новой власти, попытался арестовать совдеп в Чите, а сейчас на станции Даурия формирует части добровольцев для борьбы с большевиками. Унгерн без промедления решил отправиться к Семенову. Ехавшие вместе с ним Альфред Мирбах, а также сводные брат и сестра барона приняли решение прекратить путешествие и возвращаться в Ревель.

В самом конце ноября 1917 года на станции Даурия вместе с есаулом Семеновым собралось всего десять человек, первыми поднявших знамя белой борьбы и выступивших против захваченной красными бесами обезумевшей России. В своих воспоминаниях Г. М. Семенов перечисляет их поименно: штабс-капитаны Усиков и Опарин, несшие службу в дружине, охранявшей лагерь военнопленных, расположенный близ станции, барон Р. Ф. Унгерн, хорунжий Мадиевский, подхорунжий Швалов, младший урядник Батаков, старший урядник Медведев, казак Батуев. Вместе с Семеновым в Даурию прибыли младший урядник Бурдуковский (позже ставший одним из наиболее приближенных к барону Унгерну людей) и солдат Замкин, бывший в Чите членом местного совдепа и завербованный там Семеновым.

Даурия являлась последней относительно крупной станцией перед русской границей. Ее гарнизон состоял из одной ополченской дружины, единственной обязанностью которой являлась охрана лагеря военнопленных. По воспоминаниям самого Г. М. Семенова, «состояние совершенно разложившейся дружины было таково, что не ополченцы окарауливали военнопленных, а скорее последние контролировали дружину». Гарнизонный комитет, как и в остальной России, практически полностью контролировался большевиками. Вполне естественно, что комитет занял по отношению к небольшой группе белых добровольцев открыто враждебную позицию. Для того чтобы иметь хоть какую-то организованную опору в противостоянии большевикам, Семенов принял решение сформировать в Даурии военно-полицейскую команду, набранную из военнопленных немцев и турок. Начальником этой команды и был назначен барон Унгерн, бывший одновременно и заместителем Семенова. Выбор на Унгерна пал вполне естественно: он свободно владел немецким языком, отличался хорошими административными способностями.

Среди военнопленных попадались чрезвычайно интересные лица: например, капитан турецкого генерального штаба Элькадири (или Аль-Кадири), происходивший, по его словам, по прямой линии от пророка Магомета. Освобожденный Унгерном из лагеря как человек явно благородного происхождения, Элькадири добровольно поступил на службу в штаб семеновского отряда. Вскоре после заключения перемирия на Западном фронте к Семенову обратился генеральный консул Великобритании в Харбине с просьбой предоставить возможность принцу Элысадири выехать на родину. Однако, как вспоминал позже Г. М. Семенов, Элькадири «как истый рыцарь долга и чести отказался воспользоваться… предложением и просил… разрешить ему остаться… до конца борьбы с большевиками… к которой он считал себя приобщенным с того момента, как из положения военнопленного он был назначен в состав моего штаба».

К сожалению, далеко не все русские люди осознавали необходимость бескомпромиссной борьбы с советами и большевизмом в той степени, в какой осознавал ее турецкий принц. Русские части, охранявшие полосу отчуждения КВЖД, пришли в состояние полного распада. Персонал железной дороги непрерывно жаловался на грабежи, насилие, воровство, чинимые теми, кто по долгу службы должен был охранять дорогу и ее служащих от подобных инцидентов. Еще большую опасность представляла позиция китайской администрации — китайцы давно смотрели на КВЖД как на свою собственность, лишь по недоразумению оказавшуюся у России, и теперь искали только подходящего повода, чтобы поставить дорогу под свой контроль.