Уроки зависти - Анна Берсенева

Не зря, нет, не зря она сразу поняла, почувствовала, что все это не выдумка, что все это и правда бывает на свете! Судьба привела ее увидеть это собственными глазами.

– И совсем ваша Нора не плакала, – сказал Андрей, не отводя глаз от Алиции. – Выдумала ты, Алька.

– Нора, ну что ты стоишь, как засватанная? – Ольга вышла из дома на веранду. – Проходи, сейчас обедать будем. Скажи мне, пожалуйста, честно: тебе не очень трудно будет в мансарду подниматься?

Что такое мансарда, Нора не знала, но никакая просьба этой женщины не показалась бы ей чрезмерной.

– Совсем нетрудно, – сказала она.

– Просто мансарда самое тихое место в доме, – объяснила Ольга. – Внизу все мельтешат, а там спокойно. Андрей, – распорядилась она, – оставь Альку в покое и неси Норины вещи наверх, в гостевую. Она туда потом пойдет, после обеда.

И сразу же после ее слов жизнь всего дома, и Норина жизнь тоже, пошла по тому руслу, которое Ольга для нее проложила.

Не только на луну была похожа эта женщина, но и на реку, как дочка ее была похожа на солнечный ручеек, а зять – на крепкое дерево.

А муж ее, Александр Станиславович Иваровский, был похож на музыку. Это Нора тоже поняла сразу, как только его увидела. Как поняла и то, что, кроме музыки, ему мало что требуется в жизни.

Он или играл музыку – Нора слушала его пианино, лежа в мансарде, которая оказалась маленькой комнаткой под самой крышей, – или думал о музыке; никаких других состояний он, кажется, не знал вовсе.

В первый день Александр Станиславович поблагодарил Нору за доставленное ему доброе письмо, а то, что она теперь живет в его доме, воспринял, судя по всему, как само собой разумеющееся. Только осведомился однажды, не беспокоит ли он ее своими занятиями.

Пианино, на котором он играл здесь, в Кофельцах, было особенное. То есть и домашнее его пианино, «Стейнвей», было очень даже непростое, но вот это, дачное, имело необыкновенную историю.

Александр Станиславович родом был из маленького городка в Нижегородской области, и пианино стояло в доме его соседки, купчихи Фарятьевой. То есть это сначала оно стояло в ее доме, до революции. А в первые полгода после революции к гражданке Фарятьевой подселили других граждан, и в собственном доме стала ей принадлежать одна комната, самая маленькая. А еще через полгода по домам принялись ходить революционные солдаты, которые отбирали и уничтожали музыкальные инструменты как пережиток мещанства, хотя какое уж им дело до музыки, никто понять не мог. Ну да им до всего было дело – всею жизнью человеческой они взялись на свой лад распоряжаться.

Гражданка Фарятьева свое пианино пережитком мещанства отнюдь не считала, потому что его заказал для нее в Петербурге и подарил на день рождения покойный, а точнее, расстрелянный теми же солдатами папенька. Поэтому Наталья Денисовна обшила пианино со всех сторон досками, сверху насыпала мерзлой картошки и таким вот образом, выдав за овощной ларь, сохранила от борцов за новую культуру.

На этом-то пианино десять лет спустя она стала учить музыке соседского мальчика Сашу Иваровского, сына ссыльного поляка-сапожника, обнаружив у этого тихого ребенка абсолютный слух. Ему она и завещала после своей смерти инструмент, и Александр Станиславович, съездив в родной городок и похоронив незабвенную Наталью Денисовну, перевез фортепиано в Москву. Летом оно со всеми предосторожностями перевозилось на дачу, а осенью водворялось обратно, хотя в квартире имелся дорогой «Стейнвей».

– Было бы у нас здесь нормальное отопление, не приходилось бы туда-сюда его возить, – сказала Ольга. – Оставляли бы на зиму на даче. Вообще жаль, что Алька у нас получилась совершенно без слуха, – добавила она. – Ну, может быть, ребенок у нее музыкальный получится. Хотя и Андрею медведь на ухо наступил… Ладно, не в этом счастье!

«А в чем?» – чуть не спросила Нора.

Но не стала спрашивать. Когда она вот так сидела на просторной, нагретой за день солнцем веранде, когда доносились из окон звуки музыки и золотился в закатных лучах свежий чай в невиданном прозрачном чайнике – вопрос этот казался ей смешным.

Вот оно, счастье. Здесь оно, под сенью этого дома.

– Иди-ка ты спать, Нора, – вдруг распорядилась Ольга. – Устала, носом клюешь.

Вообще-то Нора совсем не чувствовала усталости. Она даже удивилась: что это Ольга вдруг спать ее отправляет, будто она дитя малое? Но по привычке не спрашивать о том, чего сами не говорят, она кивнула и встала из-за стола.

Алиция помахала ей и крикнула издалека:

– Я тоже сейчас пойду!

Она лежала в гамаке, подвешенном между двумя соснами, а Андрей сидел рядом на траве и время от времени покачивал гамак, не отрываясь от книжки с каким-то непроизносимым математическим названием.

Живот возвышался над лежащей Алицией горою. Рожать ей было через неделю, и в Кофельцах она жила последние дни – Ольга уже гнала дочь в город, боясь, что роды застигнут ее на даче врасплох.

Вообще беременность в это лето носила в Кофельцах, по Ольгиному замечанию, эпидемический характер.

Дом у Иваровских был общий с Ангелиной Константиновной Тенета, только веранды находились с противоположных сторон, так вот ее сын Леня тоже ожидал ребенка. Вернее, Леня никого не ожидал – женился после бурного скандала на некстати, как он считал, забеременевшей однокурснице и теперь переживал, что младенец помешает ему написать диссертацию по ассиро-вавилонскому эпосу. Но как бы там ни было, жена его тоже была беременна и родить должна была где-то в промежутке между Алицией и Норой.

Ольга считала, что это неплохо: все дети откричатся одновременно, а не по очереди, и на дачах разом станет тихо, когда они вырастут.

Нора поднялась к себе в мансарду, сняла покрывало с кровати. Комнатка у нее была маленькая, но она чувствовала себя здесь так легко, так свободно, словно не рукою можно в этой комнатке достать до потолка, а парит он где-то под небесами.

Окно она оставляла на ночь приоткрытым. Комары ее не пугали – далеко им до сибирских! – а в духоте спать было бы тяжело. Да сон и приходил к ней скорее, когда она смотрела на глядящие в открытое окно августовские звезды. Иной раз и падала какая-нибудь из них, и Нора загадывала желание: чтобы никогда не кончалось вот это счастье, которое свалилось на нее так неожиданно. И за какие такие ее заслуги? Непонятно!

Звезды мерцали, деревья шелестели, и Нора начала уже покачиваться на тихой сонной лодочке, и голоса сидящих на веранде людей начали уже доноситься до нее как сквозь вату… Но вдруг она услышала свое имя и встрепенулась, и прислушалась повнимательнее.

– Нора спит? – спросил женский голос.

– Да, я ее отправила, – ответила Ольга. – Садитесь, Ангелина Константиновна.

– И правильно, ей нас слушать незачем. – Это уже, Нора узнала, Мария Игнатьевна вступила в разговор. – Илья, я для Феди яблоко захватила, дай ему, – сказала она. – В сумке у меня.