Жизнь и приключения Заморыша - Иван Василенко

Сидоркин с сожалением развел руками:

– Рад бы, милый, уснуть, да папаша твой не позволяет нам здесь спать. А так, почему бы не поспать часок-другой. Я в ночлежке ночую. А там разве поспишь спокойно. Один храпит тебе в ухо, другой в карман лезет.

В тот же день я отнес «Хатха-йогу» в библиотеку и уселся за уроки.

С Илькой я помирился еще раньше. Встретившись с ним в классе после неудачных опытов, я сказал:

– Илька, ну какую глупость ты мне посоветовал насчет гипноза!

Он удивленно поднял брови:

– Я тебе советовал? Я? Смеешься?

– А то кто? Забыл, как сказал мне, чтоб я усыпил гипнозом стражников Петра?

– Шуток не понимаешь, – презрительно оттопырил Илька губу. – На что их усыплять? Вот дадим царю по шапке, стражники и сами разбегутся.

С некоторых пор к нам в чайную стал заходить статный мужчина лет сорока, с короткими усами, в лоснящемся сюртуке и помятой, уже не белой, а серой манишке. Босяки называли его «адвокат». Он и на самом деле был адвокатом, но за какую-то дерзкую речь против царских судей ему запретили выступать на суде, он запил и опустился. Напившись, скандалил. И у нас буйствовал: перевернул однажды стол, ругался, называл общество трезвости обществом мерзости, грозил поджечь чайную. Пришел городовой и сказал: «Не извольте, барин, безобразничать». Хоть адвокат и опустился, а все-таки для городового он был барином. «А то что будет?» – дерзко спросил адвокат. «Известно что: в участок отведу». – «Не имеешь никакого криминально-юриспруденческого права», – сказал адвокат. И озадаченный городовой ушел. Однажды адвокат взобрался на стол и оттуда принялся кричать, грозя кулаком: «Ужас и отвращение к тебе питает наша общая мать-родина, давно уже свыклась она с мыслью, что ты только и мечтаешь о ее гибели!.. Ни одного преступления не было совершено без твоего участия; ни одного гнусного злодеяния не обошлось без тебя…» Околоточный надзиратель Гришин, который это слышал, повел его в участок. Но к вечеру адвокат опять появился у нас и, хохоча, сказал:

– Ну не идиот? Я читал речь Цицерона против Катилины, а он, невежда, решил, что я о нашем царе так говорю. Вот оно как получилось: невзначай, а кстати. Сунул приставу золотой, и меня отпустили. О твари! Все продажные, все! Всех подкупить можно!

Я подошел к нему и тихо спросил:

– А стражников тоже подкупить можно?

– Каких стражников? – Он недоуменно посмотрел на меня.

– А тех, которые стерегут каторжников.

– Ха! Они говорят с человеком, а сами на руку ему смотрят.

Вот об этих словах адвоката я и вспомнил, когда зашел к Алехе купить тетрадку, а он спросил меня, хочу ли я разбогатеть. Раньше Алеха носил по базару корзину с книжками, календарями, открытками, перочинными ножами. Тогда он был худой, и звали его просто Алешка. Потом он выстроил деревянную лавку, завел большую книжную торговлю, растолстел, и его стали звать «Алеха Пузатый». Богатеть я не собирался. Зачем мне богатеть? Но добыть денег, чтоб подкупить стражников, – вот о чем я теперь мечтал.

– А как? – спросил я Алеху. – Как разбогатеть?

– Да так же, как и я богател. Будешь от меня получать картинки и продавать на привозе мужикам. Я с тебя – четыре копейки, а ты с мужика – пятак. На меня уже много пацанов работает. Кто календари носит, кто конверты с почтовой бумагой, кто карандаши. А ты будешь картинки. Поторгуешь так года три – и тоже в купцы выйдешь.

– А зачем мужикам картинки? Что они, маленькие?

– Зачем! На стенку прибить! Мужики любят картинки. Особенно генералов. Об этом еще господин Некрасов в своем полном собрании сочинений писал. Вот, послушай. – Он полистал, слюнявя пальцы, потрепанную книжку и стал читать:

– А генералов надобно? —

Спросил их купчик-выжига.

«И генералов дай!

Да только ты по совести,

Чтоб были настоящие —

Потолще, погрозней…

Давай больших, осанистых,

Грудь с гору, глаз навыкате,

Да чтобы больше звезд!»

Понял? Вот я тебе таких и дам сотню. Продашь – целковый заработаешь. А там еще подкину.

– Значит, это я и буду купцом-выжигой?

– Ну да! А иначе как же в нашем деле? Вона! Будешь мямлить да стыдливость распускать – тебя другой обскачет. В коммерции как на войне: либо сам убьешь, либо тебя убьют.

За тетрадку он денег не взял и даже подарил мне потрепанную книжку – ту самую «Королеву Марго», из-за которой Витька остался на второй год.

– Так как? Пойдешь ко мне в компанию?

Я сказал, что отвечу завтра.

И думал целый день. Сделаться купцом, да еще выжигой, мне совсем не хотелось. Купцов я не любил. Одна Медведева чего стоила. Но мысль о Петре не давала мне покоя. Собрать рублей хоть сто, а там можно и на розыски пуститься.

Не знаю, что бы я решил в конце концов, если б к нам не зашел один человек…

Вечером я приготовил уроки, пришел из нашей комнаты в зал чайной и остановился, удивленный: вся наша семья – отец, мама, Маша и Витя – разместилась за столом и внимательно слушала, что рассказывал какой-то незнакомый мне мужчина. Лицо у человека было изможденное, а карие блестящие глаза смотрели так, будто им было больно. Отец спросил:

– А на чем же там ездят?

– На оленях, только на оленях, – ответил мужчина. – Олень там все: он и мясо дает, и шкуру для одежды, и заместо коня служит. Без оленя там человеку гроб.

Заметив меня, отец сказал:

– Вот и самый младший. Послушай, Митя, что рассказывает гость: он нашего Петра видел и даже поклон привез от него.

Я от радости онемел. Мужчина перевел на меня свои страдальческие глаза.

– Да-да, – кивнул он, – всему семейству поклон, а тебе в особенности. Так и сказал: «Особенно самому младшему. Мы с ним по крымской земле скитались, горе мыкали».

– Он в Якутии, – объяснил отец. – Это далеко отсюда, в Сибири.

Придя в себя, я сказал:

– А я… А мне… можно туда поехать?

Мужчина засмеялся, но глаза его по-прежнему выражали боль.

– Кто ж, милый, туда по доброй воле едет! Не туда, а оттуда норовит всяк сбежать. Алексей, или, как вы его тут звали, Петр, на что человек-богатырь, а и то занедужил там… Правда, его таки крепко побили. За побеги били. Изловят, привезут обратно, ну и бьют. Да он все равно сбежит. Иные неволю покорно переносят, а он не свыкается. Или сбежит, или руки на себя наложит. Такой он.

По щекам моим покатились слезы. Мама прижала меня к себе и ладонью стала отирать их. Я ожидал, что Витька скажет: «Ну вот! Плакса!» – но на этот раз даже он не подразнил меня, а сидел и молча смотрел на уголок стола.