Книги Судей - Эдвард Фредерик Бенсон

– глаза говорили об утрате, они были полны тоски и сожаления. Лучшая часть его не была мертва, но была наполовину окутана тяжелым облаком зла. Пока Фрэнк писал, он стал понимать, что так оно и есть. Если бы Марджери была сейчас здесь, рядом с ним, то его лучшая часть была бы прописана более ярко; но дьявол – тот еще разбойник с большой дороги, он поджидает людей, когда те одиноки; дьявол сильнее человека, когда тот остается наедине с самим собой, даже если этот человек – святой Антоний. Прекрасная Марджери была далеко, и ее отсутствие было той силой, которая неотвратимо превращала Джекила в Хайда.

Эти два дня Фрэнк работал, как никогда раньше, – он был полностью погружен в свой портрет. Он поглощал пищу с волчьим аппетитом, но только тогда, когда ему эту пищу приносили: вероятно, он вполне мог бы обходиться и без нее. Часы летели, и он все больше убеждался, что совершенно прав по поводу своего страха, о котором не говорил никому. Казалось, его сознание все больше переходит в портрет, на котором отчетливо проступали следы прошлой жизни. Он безумно хотел видеть Марджери, но на портрете это никак не отражалось. Марджери не манила его к себе, не оживала хотя бы в видении, чтобы уберечь от опасности. Вскоре будет слишком поздно.

В первый вечер, после того как дневной свет померк и Фрэнк уже не мог дальше работать, он улегся на диван. Мольберт стоял напротив него, и красный отсвет заката, еще не ушедшего с небосклона, делал изображение четко видимым, хотя краски в сумерках поблекли. Фрэнк чувствовал себя как человек, который на исходе долгой, бессонной и болезненной ночи мечтает о том, чтобы забыться хотя бы на мгновение. Но боль, как он ни старался, не уходила – наоборот, всецело завладела им.

Может быть, взыграли нервы, слишком возбужденные напряженной работой, но ему показалось, что портрет, несмотря на угасающий свет, вдруг снова заиграл красками. Желая прогнать морок, он сел, но ощущение не исчезло. Более того, он заметил, что фигура на холсте отбрасывает тень, хотя эту тень он не писал. Легкая тень была на левой стороне лица, но теперь казалось, что она падает на правую сторону… Может быть, тускнеющий свет из окна создает такое впечатление? Фрэнком овладел страх – не абстрактный, а вполне реальный. Холодный страх тисками сковывал сердце, и он сидел, не в состоянии пошевелиться, ожидая услышать, что сейчас человек на портрете заговорит с ним.

Сделав над собой усилие, Фрэнк подошел к мольберту, повернул его изображением к стене и вышел из студии.

Ночью ему приснился странный сон, который, скорее всего, был результатом впечатлений минувшего дня, но был до такой степени реальным, что на следующее утро Фрэнк сомневался, а не было ли это явью.

Во сне – во сне ли? – он возвратился в студию и обнаружил, что там все в точности так, как он оставил накануне. Мольберт повернут к стене, кисти и палитра – на подставке, куда он их положил, когда стало слишком темно, чтобы продолжать писать. Слуга принес в студию лампу и положил на стол свежую газету. Во сне – но это уж точно не во сне! – Фрэнк тосковал по Марджери и осознавал, что она в отъезде. Он подумал о желтой программке из кафешантана и вспомнил, что положил ее между страницами «Джекила и Хайда». Подошел к шкафу, достал книгу и программку, и тут его сознание стало воспроизводить жизнь, которую он мог бы прожить… ту жизнь, к которой он привык прежде. Он почувствовал внезапное отвращение ко всему, что с ним происходило в прошлом; он даже не предполагал, что отвращение будет столь сильным, и попытался порвать программку. Но порвать ее оказалось невозможно. Тогда он попытался раздавить ее ногами, но безрезультатно. Ярость от того, что ему никак не удается уничтожить эту гадость, разбудила его, и он понял, что наступило утро.

Весь день он работал и с наступлением вечера снова сел на диван, оцепенело глядя на то, что получилось. Снова появилась тень, и снова холодный страх сковал сердце. В этот момент он услышал шаги в коридоре, которые невозможно было спутать ни с какими другими, – Марджери!

– Фрэнк, – позвала она, открывая дверь, – ты здесь?

Фрэнк в два прыжка пересек комнату и страстно заключил жену в объятия.

– Марджери, я так рад, что ты приехала, – воскликнул он, – так рад! Ты и представить не можешь, как трудно было мне без тебя. Пообещай, что больше ты никогда не уедешь, а уж пока я не закончу то, что начал, тем более. Ведь ты же больше не уедешь, правда?

Марджери пожала плечами и резко отодвинулась, сама не понимая почему.

– Фрэнк, что случилось, в чем дело? – спросила она. – Ты что, опять увидел призрак или что-то в этом роде?

– Это место полно призраков… Но они больше не станут тревожить меня, потому что ты вернулась. Давай-ка выйдем отсюда и прогуляемся немного.

– Но сначала я бы хотела посмотреть портрет, – сказала она.

– Портрет…

Фрэнк подошел к мольберту и быстро повернул его к стене.

– Только не вечером… – пробормотал он. – Пожалуйста, не смотри на него вечером. Не стоит смотреть на него в этом тусклом свете.

– Я знаю, что не стоит, – сказала она. – Но я просто хотела взглянуть, что ты успел сделать.

– Портрет почти готов, – сказал Фрэнк, – и написан он замечательно. Но смотреть на него вечером правда не стоит. После заката он выглядит ужасающе.

Марджери вскинула брови.

– О, не глупи. Мне бы не хотелось ждать до завтрашнего дня, но если ты настаиваешь… Сам скажи: хорош ли твой портрет?

– Давай уйдем отсюда, и я расскажу тебе про него.

Когда они вышли на террасу, на западе таял солнечный свет. Марджери обернулась, чтобы поглядеть на Фрэнка. Он казался чудовищно утомленным и возбужденным, под глазами лежали глубокие тени. Молодая женщина невольно отшатнулась. Что-то было в его лице помимо усталости – нечто от того лица, которое он нарисовал два дня назад… что-то такое, что ускользало от нее, чего она не знала. Но она тут же взяла себя в руки. Нельзя поддаваться надуманным страхам, иначе здоровая порция здравомыслия, удерживающая их брак, существенно уменьшится.

Фрэнк, однако, сразу же отметил ее отчуждение.

– Ах, – сказал он с горечью, – даже ты оставляешь меня.

Марджери сжала его руку.

– Что за чушь, – сказала она решительно. – Не понимаю, что ты имеешь в виду. Зато понимаю, что с тобой происходит. Ты работал весь день и