Конец ордена - Вадим Сухачевский

— Маскировался?

— Не-е, думаю, тут другое. Слыхал про такое буржуазное явление – гомосексуализм?

— Это по-нашему – …?

— Во-во. Но дело, согласись, интересное… А ты тут топчись, жди неизвестно чего…

— Вот и сам ты, Леденцов, приказы обсуждаешь, а еще меня за это коришь.

— ("Ах ты собака!") И не обсуждаю вовсе! Когда это я обсуждал?.. Погоди-ка, это не нам ли рукой из машины, вон, смотри-ка, машут?.. Да точно же, нам!..

— Неужто смену все-таки прислать догадались?.. Пошли… (Подойдя к машине.) Нас зовете? Что-то я вас не знаю…

— Да, да, ну-ка сперва ваш документик…

В этот миг что-то брызнуло из окна машины, оба они, майор Леденцов и капитан Ухов, по разу чихнули и тут же утратили всякую способность что-либо соображать. Руки, ноги – все работало вполне исправно, слух и зрение тоже вполне присутствовали, а вот в разуме – ну ничегошеньки!

Им сзади приказывали идти – и они шли, приказывали направо свернуть – сворачивали направо. А приказали бы кого-то убить – убили бы, наверное. Только такого им никто не приказывал да и не приказал бы. Тут и без них имелось кому убивать…

* * *

После семи генерал Рудаков с каждым часом чувствовал себя все неспокойнее. Почему не явились с докладом Ухов и Леденцов? Хоть позвонили бы, остолопы!.. Может, загуляли? Дай Бог если только так!..

Приехав домой, поужинал в одиночестве (жена с дочкой были на даче), посмотрел по телевизору передачу о положении дел в Индонезии, но все это ничуть его не отвлекло, тревога только нарастала.

Когда раздался звонок в дверь, нервы настолько шалили, что дернулся как ошпаренный. Идя открывать, по пути нечаянно зацепил плечом вешалку в коридоре, и она со всей одеждой рухнула на пол (позже это будет особо отмечено следователем в протоколе осмотра квартиры, однако объяснений так и не найдет).

Прежде чем отпереть, генерал глянул в дверной глазок… Ба! Вот они голубчики, Ухов с Леденцовым!.. Только рожи у обоих какие-то не свои. Неужели впрямь напились просто-напросто? Ну ужо он им устроит сейчас!

Однако генерал был почти счастлив столь незамысловатому объяснению их пропажи. Но, распахнув дверь, грозно рявкнул с порога:

— Что вы позволяете себе?!..

Вдруг отметил: а ведь от них вовсе и не пахнет спиртным. Отчего же стоят как столбы, и глаза у обоих неживые, как у мороженых судаков?..

Эти мысли были едва ли не последние в жизни генерал-майора. Дальше Леденцов и Ухов раздвинулись и между ними возник некто третий с каким-то небольшим цилиндрическим баллончиком в руке.

— Гм… — проговорил Рудаков с некоторым удивлением. — Это вы?…

Тонкая струйка устремилась из баллончика ему в лицо, и генералу почудилось, что он слышит треск, как будто рубашка порвалась – треск, с которым его сердце в этот миг разрывалось на части…

Плутая на своем жизненном пути по самым темным подземельям, знай, архангел, что темнее всех и опасней – подземелье твоей собственной души.

Из "Катехизиса…"

Утром Виктор Арнольдович решил на работу не идти. Даже ни о каких мерах предосторожности, вроде бюллетеня, не стал думать: какой смысл? Человек, обнаруживший, что самолет, в котором он летит, объят пламенем, едва ли станет размышлять о возможных служебных неприятностях. Его, Серебрякова, дела обстояли не лучше, чем у этого обреченного пассажира. Лука и Фома назначили встречу на нынешнюю полночь – значит, не далее как до полуночи продлится его полет.

От храпа, доносившегося из гостиной, не спасали никакие стены, но Виктор Арнольдович сейчас не обращал на него внимания. Впервые в жизни он просто безвольно лежал в постели и при этом даже не выстраивал в мыслях каких-то привычных цепочек. Страха смерти не было, была только усталость, как у безнадежного больного, который в этом мире уже ничего хорошего для себя не ждет. Временами его снова заволакивало в сон, однако, снова размыкая глаза, он ощущал все дряблость воли и смертельную усталость.

Когда в очередной раз, выдернувшись из сна, посмотрел на часы, было уже пять вечера. Подумал: рынки скоро закроются, а требуемые "полтора кила" он так и не купил. Зная, что квашеной капусткой все равно не откупится, он тем не менее наконец решил встать: пускай бессмысленное, но хоть какое-то будет дело.

Холодный душ несколько придал сил, не столь, впрочем, и нужных ему уже. Так же как и принятие пищи: уж от чего-чего, а от голода он не успеет умереть.

Одевшись, он не без труда растолкал храпевшего Афанасия, объяснил, из каких бутылок из его бара пить можно, а из каких лучше не стоит, если жизнь дорога (как он знал, во время запоев тот в пище все равно не нуждался), велел запереть дверь на засов да никому, кроме него, "Вихтера Арнольдьевича", не открывать и, в очередной раз слыша в спину, что он Афанасию "як тата ридный", вышел из дому.

Самым близким к дому был Рижский рынок. Выбор требуемых "полутора кил" несколько отвлек Серебрякова от мрачных мыслей, поэтому тихие слова, вдруг прозвучавшие сзади в тот миг, когда он уже держал в руках банку с квашеной капустой, были как укол между лопаток острием ножа.

— Пойдем, Полтораев, — произнес чей-то голос. — Уже второй час тебя жду.

Обернувшись, Виктор Арнольдович узнал водителя "ЗИСа". Неожиданность была убийственная. Теперь он даже не имел возможности вернуться домой, чтоб хотя бы вколоть себе сыворотку против их "W-8". Вот как, значит, решили подстраховаться король с императором.

Тут же и приписка насчет квашеной капустки стала ему ясна. В действительности, оказывается, это была хитрость, позволявшая застать его врасплох, хитрость довольно надежная и в сущности незамысловатая: поставь на Рижском рынке человека (Полтораев, кстати, жил тоже тут поблизости), и ждать, когда жертва явится за "полутора килами".

"Однако, — подумал Виктор Арнольдович, — я ведь должен еще захватить мешочек с недостающими камешками. Едва ли Лука с Фомой могли рассчитывать, что и на рынке мешочек будет при мне". Это еще более ускоряло развязку, ибо сейчас его, вероятно, повезут на квартиру к покойному Полтораеву, и там сразу выяснится, что он не тот, за кого себя выдавал.

— Сейчас куда, ко мне? — спросил он.

Водитель удивился:

— Зачем? Товар на месте, за ним и поедем.

"А как же быть с расплатой?" – хотел было спросить Серебряков (или кто он теперь? уже Полтораев), однако спрашивать не стал. Вдруг понял – не стали бы король с императором отдавать ему товар, если бы не получили плату сполна. Получалось, что им уже заплатили.

Такое мог сделать, пожалуй, только Колобуил, никто более. Что еще в своих непонятных забавах этот неугомонный бес приготовил ему? Какие-то новые игры?.. Однако теперь вдруг в сознании Серебрякова забрезжила слабая надежда на жизнь.