Кустодиев - Аркадий Кудря

Главной же мишенью своей иронии Философов избрал не вполне понятное ему соседство известных мастеров объединения с не похожей на них по живописи «московской молодежью». «Надо правду сказать, выставка блестящая, и многое, что на ней, попадет в будущие эрмитажи. Однако жалко смотреть, как живых еще людей стараются превратить в мумий, умащивают мастями и благовониями. Отчасти в этом виноваты сами “мирискусники”. Они как-то оробели, стали сомневаться в себе. Они, как царь Давид, не могут согреться и по совету старейшин позвали прекрасную Ависагу, сунамитянку. Она, как известно, ходила за царем, лежала с ним, и “было царю тепло”.

В данном случае роль сунамитянки исполняет московская молодежь… Среди этой молодежи есть талантливые люди, и выставили они неплохие вещи: “Подсолнухи” — г-жи Гончаровой, ее же — “Евреи”, “Кацапка” — г-на Ларионова, “Турецкие кофейни и балаганы” — г-на Хрустачева, “Портрет” — г-н Альтман, и кое-что другое.

Но все-таки эти художники здесь не ко двору. Отношение к ним “Мира искусства” не выяснено. Чувствуется компромисс. И компромисс этот портит единство выставки. Одно из двух: или сунамитянка действительно прекрасна, тогда покажите ее во всей красе. Или роль ее чисто служебная, но тогда ее нужно спрятать, потому что присутствием своим она очень уж старит царя Давида. А Давид еще бодр. Такие художники, как Рерих, Добужинский, Кустодиев, Бенуа, не нуждаются в подогревании»[267].

В январе 1913 года Кустодиев выезжает в Москву, чтобы по просьбе Н. К. фон Мекка исполнить еще один его портрет. Поселяется, по приглашению хозяина, в доме фон Мекка на Пречистенке, 35.

Находясь в Москве, Борис Михайлович знакомится с режиссером Художественного театра В. В. Лужским, сделавшим художнику предложение написать эскизы декораций к постановке в театре пьесы А. Н. Островского «Воевода».

В письме к Ф. Ф. Нотгафту Кустодиев чуть-чуть лукаво объясняет интерес к нему Художественного театра успехом картины «Купчихи», показанной на выставке в Москве: «В театре очень много от меня ожидают в смысле постановки Островского, особенно “Горячего сердца”, и досадуют, что эта пьеса взята Незлобиным… И все это сделали Ваши купчихи, в которых видят почему-то много Островского»[268].

В нарядно одетых круглолицых купчихах связь с персонажами Островского действительно обнаружить несложно. Однако В. В. Лужский, бесспорно, обратил внимание и на эскизы к постановке «Горячего сердца» Островского, выполненные Кустодиевым для театра Н. Н. Незлобина и показанные на той же выставке в Москве. Потому и досадовал, что хотелось поставить «Горячее сердце» в оформлении Кустодиева в своем театре.

Между тем в России все шире разворачивается празднование 300-летия Дома Романовых. В Санкт-Петербурге, в Москве, во всех больших и малых провинциальных городах, во всех церквях и храмах империи 21 февраля совершались торжественные литургии и благодарственные молебны с возглашением многолетия государю императору, Николаю Александровичу, государыням императрицам Александре Федоровне и Марии Федоровне, наследнику цесаревичу Алексею Николаевичу и всему царствующему дому.

На торжественном молебне в Казанском соборе Санкт-Петербурга присутствовал Николай II с многочисленной свитой. А через два дня, 23 февраля, в Дворянском собрании Петербурга состоялся бал в ознаменование 300-летия царствования Дома Романовых. В газетах писали, что бал «удостоили своим присутствием» государь император, государыни императрицы и особы императорской фамилии.

Далее из отчетов можно было узнать, что после приветствия государя императора, с которым обратился губернский предводитель дворянства, бал был открыт полонезом, и государь император изволил идти в первой паре с супругой петербургского уездного предводителя дворянства В. А. Сомовой. Упоминалось также около 40 пар, кто с кем из великих князей и великих княгинь шли в полонезе. «После полонеза Их Величества проследовали в Царскую Ложу. Вальс был открыт великой княжной Ольгой Николаевной с петербургским губернским предводителем дворянства; особы императорской фамилии приняли также участие в танцах…»[269]

Все эти подробности о развлечениях великосветского общества в дни празднования 300-летия царствования Дома Романовых любопытны в данном случае постольку, поскольку они имели отношение к творческим планам Кустодиева. Неизвестно, был ли он сам на этом блестящем балу. Могли и пригласить как художественного летописца эпохи как приглашали многих художников на коронацию Николая II, чтобы запечатлеть историческое событие в коронационном альбоме. Известно лишь, что весной Кустодиев вплотную занялся подготовкой картины, долженствующей увековечить присутствие высоких особ на балу.

Газета «Речь» 29 марта 1913 года упомянула о двух событиях, связанных с именем Кустодиева. Во-первых, было сказано, что Б. М. Кустодиев заканчивает портрет августейшего президента Академии художеств великой княгини Марии Павловны и, согласно постановлению общего собрания академии, портрет будет висеть в конференц-зале Академии художеств.

Второе же сообщение газеты гласило, что Б. М. Кустодиев начал писать картину под названием «Бал в Дворянском собрании в присутствии Высочайших особ». «На картине, размер которой займет свыше 3 аршин, будет помещено около 50 портретов. С этой целью художником уже написаны эскизы портретов председателя Совета министров В. Н. Коковцова, Н. С. Таганцева, предводителя дворянства Сомова и др. Картина эта, по всей вероятности, появится на ближайшей выставке “Мира искусства”»[270].

Если продолжить перечень эскизов, выполненных к этой картине, можно добавить, что Кустодиев написал этюд зала Дворянского собрания в Петербурге, портрет Е. Г. Шварца и не только портрет В. Н. Коковцова, но и его супругу А. Ф. Коковцову. Вероятно, он все же испытывал угрызения совести, что когда-то, в 1906 году, изобразил Коковцова, в то время министра финансов, в шаржированном виде для журнала «Адская почта».

Надо полагать, что, сделав ряд предварительных этюдов к картине на тему бала «в присутствии Высочайших особ», Борис Михайлович все же вовремя одумался. Фактически он взваливал на свои плечи задачу, сопоставимую по сложности с «Торжественным заседанием Государственного совета…». Но там над полотном работали трое художников, а теперь он будет один. Там можно было сходить в Мариинский дворец, где, по достигнутой с Репиным договоренности, регулярно позировали члены Государственного совета. А теперь каждую высокопоставленную «модель» надо уговаривать позировать поодиночке. Наконец, в том полотне господствовала статика, а здесь, на балу, должны быть движение, танцы, динамика. И ради чего, спрашивается, предпринимать этот сизифов труд? Чтобы показать весь блеск высшего света, их роскошные туалеты, их тягу к развлечениям? Это, пожалуй, и без картины известно.