Брак по-американски - Тайари Джонс

– Когда мы познакомились с Оливией, ты знал только одно слово, «нет». Когда я ухаживал за твоей мамой, ты начинал вопить «нет», стоило мне только подойти к ней, и бил меня своим кулачком. Но она мне сразу объяснила, что взять можно только весь набор целиком – и ее, и тебя. Я подколол ее и спросил: «А что, если мне нужен только ребенок?» Она покраснела, и даже ты перестал со мной драться. Когда я получил твое одобрение, она начала привыкать к мысли, что мы поженимся. Понимаешь, еще до того, как она это сказала, я знал, что просить ее руки мне придется именно у тебя. У головастого малыша.

Я только отслужил в армии. Только вернулся. Познакомился с Оливией в кафетерии. Моя хозяйка убеждала меня держаться от нее подальше. Но, во-первых, она сама пыталась найти мужа своим дочерям – их было чуть ли не шестеро. «Знаешь, у Оливии есть ребенок», – прошептала она так, будто рассказывала, что у нее сыпной тиф. Но мне твоя мама из-за этого только сильней понравилась. Не люблю, когда меня настраивают против кого-то. Через шесть месяцев мы поженились во дворце правосудия, и ты сидел у нее на руках. Я считал тебя своим сыном. И ты всегда им будешь.

Я кивнул, потому что знал эту историю. Даже пересказывал ее Уолтеру.

– А когда ты мне имя поменял, – спросил я. – Меня это не смутило?

– Да ты едва говорить мог.

– Но я уже знал свое имя. Сколько мне понадобилось времени, чтобы уложить это в голове?

– Нисколько. Изначально это было как обещание, которое я дал Оливии, но ты мой сын. Других родственников у меня не осталось. Было такое, когда тебе казалось, что у тебя нет отца? Хоть раз, когда тебе казалось, что я не сделал все, что мог?

Ножницы перестали клацать, я повернулся на стуле и взглянул на Роя-старшего. Его губы были сжаты, а челюсть напряжена.

– Кто тебе рассказал? – спросил я.

– Оливия.

– А ей кто рассказал?

– Селестия, – ответил Рой-старший.

– Селестия?

– Она приезжала, когда маму перевели в хоспис. Мы поставили больничную кровать в гостиной, чтобы она могла смотреть телевизор. Селестия приехала одна, без Андре. Тогда же она привезла ей куклу, которую Оливия так хотела, ту, которая похожа на тебя. Оливии уже не хватало кислорода, даже с маской. Но мама боролась. Цеплялась за жизнь. Жуткое зрелище. Я не хотел тебе об этом рассказывать, сынок. Они сказали, все случилось «быстро». Она сдала первые анализы, а через два месяца умерла. «Рак Джека Руби»[68]. Но это были медленные два месяца. Отдам Селестии должное, она приехала дважды. Сначала когда только узнала обо всем. Селестия рулила всю ночь, а Оливия сидела в постели, больше уставшая, чем больная. А во второй раз она приехала уже в конце.

В тот раз Селестия попросила меня выйти. Я подумал, она хочет помочь Оливии подмыться или еще что. Через пятнадцать минут дверь открылась, и Селестия держала свою сумочку так, будто собиралась уходить. А Оливия лежала на кровати настолько тихо и неподвижно, что я испугался – думал, она умерла. Но потом я услышал ее тяжелое дыхание. У нее на лбу блестело место, куда Селестия поцеловала ее на прощание.

Потом я уговорил Оливию принять дозу морфина. Я выдавил лекарство из дозатора ей под язык, а потом она сказала: «Там Отаниель с ним». Это не были ее последние слова. Но это были ее последние действительно важные слова. Через два дня она умерла. До приезда Селестии она боролась. Хотела жить. А после она сдалась.

– Селестия обещала молчать. Почему она так поступила?

– Понятия не имею, – ответил Рой-старший.

В шестнадцать лет я пытался побить своего отца, потому что думал, что Иви умрет.

Врачи сказали, что уже все, волчанка победила, и мы проживали стадии горя в двойном объеме, пытаясь дойти до конца прежде, чем выйдет наше время. Я добрался до гнева, поехал к Карлосу и ударил его кулаком в челюсть, когда он работал на участке перед домом, подрезая кусты, чтобы придать им овальную форму. Его сын – мой брат, так, наверное, принято говорить – попытался встрять, чтобы помочь ему, но я отпихнул его, и он упал на траву. «Иви умирает», – сказал я отцу, который отказался поднять кулаки и ударить меня в ответ. Я толкнул его еще раз, на этот раз в грудь, и занес руку снова. Он выставил блок, но не ударил меня, а только выкрикнул мое имя, и я замер на месте.

Мой младший брат уже поднялся на ноги и переводил взгляд с меня на отца, ожидая указаний. Карлос нежным тоном, который я слышал от него впервые, сказал: «Иди в дом, Тайлер». Потом он повернулся ко мне:

– Вместо того чтобы приехать сюда и побить меня, ты мог бы провести это время с Иви.

– Тебе больше нечего сказать? – ответил я.

Он раскинул руки, как Иисус Христос. На груди у него блеснула плетеная цепочка – под рубашкой был спрятан золотой диск размером с монетку, который ему давным-давно подарила мама, и он его с тех пор не снимал.

– Что ты хочешь от меня услышать? – спросил он как ни в чем не бывало, будто действительно хотел узнать.

Хороший вопрос. Что он мог сказать столько лет спустя? Что ему очень жаль?

– Я хочу, чтоб ты сказал, что не хочешь ей смерти.

– Господи, ты что. Нет. Я не хочу Иви смерти. Я всегда думал, что мы каким-то образом все перетрем и снова станем типа друзьями. Думал, что со временем мы помиримся. Она выдающаяся женщина. Посмотри на себя. Она тебя вырастила. Я всегда буду ей за это обязан.

Знаю, что это не бог весть какое признание, но тогда я счел это подарком.

Через неделю Иви стало лучше и ее перевели из реанимации в общую палату на четвертом этаже больницы. На тумбочке у нее стоял яркий букет, шесть розовых роз и какая-то зеленая трава. Она дала мне прочитать открытку: Поправляйся. С искренними пожеланиями, Карлос. После этого наши отношения немного наладились. Из любезности он приглашает меня на семейные праздники, и из любезности я отказываюсь. Со дня на день я получу от него рождественскую открытку, и внутрь будет вложено бодрое письмо от его жены. Я не читаю эти ежегодные сводки – не перевариваю ее отчеты, какие у нее здоровые и счастливые дети. Я не завидую им, но я их не знаю.

А вот папа Роя вызывал у меня зависть. Не подумайте, что до него я не встречал ответственных отцов. В конце концов, я вырос рядом с Селестией и мистером Давенпортом. Но отец, который воспитывает дочь, отличается от отца, который воспитывает сына. Как левые и правые ботинки из одной пары. Одинаковые, но не взаимозаменяемые.

Я не думаю о Карлосе постоянно, как какой-нибудь жалкий черный парень, который вырос без папочки и теперь на всю жизнь останется ущербным. Иви меня правильно воспитала, и я, в сущности, цельная личность. Но, сидя за рулем внедорожника, зависнув в середине восьмиполосной трассы, я захотел поговорить с отцом. Рой Гамильтон вышел из тюрьмы на семь лет раньше. Не то чтобы это радикально все меняло, но от бега часов у меня сводило живот и кружилась голова.