Без ума от герцога - Элизабет Бойл

— Леди Стэндон, вы не это хотели спросить. — Он сел прямо.

— Конечно, это. — Не глядя на него, она разглаживала юбку.

— Нет, не это. — Поднявшись, он подошел к ней. — Так что вы хотели узнать обо мне?

Сжав губы, Элинор размышляла, отважится ли снова солгать, но когда взглянула ему в глаза, в эти удивительные глаза, растерялась.

— Гм… мне интересно, почему вы снова не женились?

— А следовало? — спросил он, пододвигаясь ближе.

«О Господи, нет!» — хотелось крикнуть ей. Тогда она не стояла бы здесь, воображая невозможное… как он хватает ее в объятия и целует до бесчувствия. Дразнит ее грезой о дне, проведенном…

Она поклялась не делать этого. Это глупость.

Но это чудесная глупость, думала она, отбрасывая все причины, по которым ей не следовало целоваться, оставив лишь одну мысль: она до безумия желала этого мужчину.

Взглянув в его глаза, она увидела в них ту же битву: «Следует нам или не следует?»

— Просто сегодня все так великолепно. — Она отчаянно старалась, чтобы голос не дрожал в унисон с трепещущим сердцем. — Это позор, что вам некого так баловать.

Он коротко рассмеялся:

— Я бы не назвал падение в канаву баловством. Что до остального, день выдался для меня замечательным. Я получил огромное удовольствие.

Удовольствие! От этого слова ее охватила дрожь пробудившегося восторга. Ох, если только…

— И для меня удовольствие провести его с вами, — сказала она, вглядываясь в него в поисках признаков молчаливого согласия, уступки.

Что дурного в одном поцелуе, думала она, когда его голова чуть наклонилась, когда он шагнул ближе, обнял ее и привлек к себе.

Их дыхание смешивалось, когда он замер, всего на миг, его губы парили над ее ртом. Тело Элинор пело, оживая, дрожа в опрометчивом ожидании, когда его губы, наконец, накрыли ее губы, и они снова слились в поцелуе.

Она чувствовала тепло его тела. Но не тепла она искала в этот холодный день, а жара. Обжигающего, палящего жара. И она открылась ему, позволив его языку скользнуть в ее рот, когда его сильные руки привлекли ее ближе.

Элинор знала, что ей следовало отпрянуть, сдержать слово, помнить, для чего она его наняла.

Но она могла думать лишь о том, почему хотела его, почему влюбилась в него.

Потому что он воспламенил в ней страсть после долгих лет холода.

Сент-Мор сделал это. Зимний сад наполнил цветением ее сердце.

— Я обещал, — шептал он ей на ухо, его губы согревали и ласкали мочку. — Я обещал вам, что буду вести себя прилично.

— Я прощаю вас. — Она прижалась к нему, желая, чтобы он снова ее страстно поцеловал.

Джеймс понимал, что окажется в затруднительной ситуации, когда заключил ее в объятия и поцеловал. Это опасный, гибельный путь.

Скоро он скажет ей правду.

Скажет, что он Паркертон, что любит ее, что сделает все, что в его власти, чтобы каждый день ее жизни был таким же, как этот. Только чтобы видеть счастливый блеск ее глаз, слышать веселый смех.

Чувствовать, как ее губы прижимаются к его губам.

Но, целуя ее, он понял, что соблазн остаться Сент-Мором крепко держит его. Свобода, пьянящая радость от сознания, что он обычный человек и может распоряжаться своей судьбой и ни от кого не зависеть, делала его счастливым.

Целовала бы его Элинор, если бы знала правду? Сбежала бы с ним в повозке для сена? Поддразнивала бы во время осмотра дома? Мог ли он вести жизнь, которую открыл и сейчас делил с ней?

Джеймс на миг отстранился, глядя в ее счастливые сияющие глаза. Он не мог развеять эти благословенные чары, не мог положить конец волшебству, которое внезапно необъяснимо связало их, поймало в ловушку в миг их первой встречи.

Мог ли герцог Паркертон признаться, что влюбился с первого взгляда? Никогда!

Но Джеймс Сент-Мор мог. И он это сделал.

Сент-Мор продолжал целовать ее, его руки скользили по изгибам ее бедер к талии, поднялись к груди.

Почувствовав холодный воздух, Элинор сообразила, что Сент-Мор ухитрился поднять подол ее платья и обхватил ягодицы.

Впервые в жизни Элинор знала и понимала, как это должно быть.

Когда мужчина действительно желает женщину, думала она. И вот она здесь, в его объятиях, ее тело пульсирует, пробуждаясь. Каково бы ни было ее будущее, за кого бы она ни вышла замуж, ее не оставлял страх, что муж может не любить ее.

Не жаждать ее так, как Сент-Мор.

«Это твой единственный шанс познать страсть, Элинор. Не упусти его».

Джеймс понимал, что все зашло гораздо дальше, чем следовало. После всего, что он обещал.

«Но она заранее простила тебя…»

Черт, перед Элинор невозможно устоять.

Даже теперь, когда она в его объятиях, когда ее рука чертит горячую линию на его груди, он едва мог дышать. Он думал только поцеловать ее… только один раз… но, как и все, связанное с ней, «только раз» означало угодить в ловушку.

Страстную западню.

Хотя в прикосновениях и вздохах Элинор, казалось, была невинность.

Словно она никогда не знала таких удовольствий.

Но как это может быть? Она должна знать. Она была замужем.

Джеймс чашей подставил руку под ее грудь, кружа большим пальцем вокруг соска, пока он не набух.

Еще чуть-чуть, требовала его страсть, немного больше…

Но он узнал, что «больше» — хитрое слово, с которым трудно справиться.

— Сент-Мор, — задохнулась Элинор, когда он ловко и проворно расстегнул лиф ее платья, выпустив грудь на свободу.

Но ее протест сменился тихими стонами наслаждения, когда он взял сосок в рот и посасывал, лаская языком.

Она задыхалась и таяла.

— Что вы делаете со мной?

«А что вы делаете со мной?» — с таким же успехом мог спросить он, поскольку она не только привела его в редкое состояние страсти. Каменно отвердевший, он готов был потворствовать герцогской прерогативе брать желаемое, его желание подпитывалось удивительным чувством собственности.

Она принадлежит только ему. И так будет всегда.

Он испытывал такое же чувство, когда нашел ее на балу, понял ее состояние, и как она до него дошла, тогда он чуть не выволок Лонгфорда наружу и не отлупил.

Как этот негодяй смеет считать…

Джеймс ничего подобного прежде не испытывал, не знал такой страсти, не мог вытряхнуть ее оттуда, где она укоренилась.

Из своего сердца.

Но еще будет время подумать об этом.

Как-то они свалились на широкий диван. Пышная грудь Элинор прижималась к его торсу. Бедра двигались, поднимаясь и опускаясь, словно по собственной воле, дразня и соблазняя его.