Золотарь, или Просите, и дано будет… - Генри Лайон Олди

Золотарь понимал: сбеги он из клиники, никто его силой возвращать не станет. Пожурят, и все. Сбегу, говорил он себе. Вот завтра и сбегу. Но здесь было так тихо, так спокойно… К обеду подавали графинчик каберне. Для укрепления сил. Перед ужином все гуляли в парке. Кроме Риты — она не выходила.

Ела она тоже отдельно.

— А что я должен был делать? — риторически спросил Чистильщик, в десятый раз любуясь своим апперкотом. Сейчас он крутил «покадровку». — Вы дрались. Ты бы видел, как вы дрались… Как звери. Я не знал, кто из вас импицирован. Я ничего не знал. Решил перестраховаться.

— Карлсон тебе звонил. Ты не брал трубку.

— Аккумулятор сел, мать его…

— Ты каждому из нас поручил звонить тебе?

— Ага. Все это время я не подходил к компьютеру. Во избежание. И Натэлла. И Черный. Ни дома, ни на работе. Нигде. Вот и пришлось завязать внешников на вас.

— Они тоже не могли к тебе дозвониться?

— Они звонили. Говорю ж, аккумулятор. Блин! Так все хорошо продумали, продублировали, обложились запасками… И нате-здрасте!

Подойдя к столу, Чистильщик взял яблоко из вазы с фруктами. Каждое утро круглолицая медсестричка приносила в палату эту вазу. Яблоки, апельсины, виноград. Бананы. Израильскую хурму «шерон». Золотарь знал этот сорт — им торговали круглый год в киоске на углу. Весной — еда для миллионеров.

Откуда узнали, что он душу продаст за хурму?

— Продумали они. Не чавкай! Раздражаешь…

— Нервный ты стал, Золотарь.

— С вами станешь…

— Да ладно! Ну, нокаут. Обычное дело.

— Обычное? Ты, терминатор! Ты хоть знаешь, что происходит во время нокаута?

— Что?

— В момент удара череп резко движется. Мой, между прочим, череп. Мозговые оболочки растягиваются — мои, между прочим, оболочки. Мозг по инерции тоже сдвигается.

— Твой, между прочим, мозг.

— Именно. И мой, между прочим, мозг ударяется о внутреннюю часть черепа.

— С образованием кровоподтека. Твоего, между прочим.

— Вот-вот. А тебе все хиханьки.

— Откуда такие подробные сведения? Про нокаут?

— Ночью приснилось.

Золотарь не врал. Приснилось — плоское, скучное.

— Бывает, — Чистильщик нахмурился. — Не морочь мне голову. Я и без тебя знаю анатомию нокаута. Ты мне еще про мозжечок расскажи. Который типа гироскоп и 3D-процессор.

— Правда? Мой мозжечок?

— У тебя нет мозжечка. Патология детства.

— Иди ты…

— Позже. Короче, извини и не злись. Что бы ты сделал на моем месте?

— Разобрался бы сперва…

На самом деле Золотарь валял ваньку. Приятно было корчить из себя униженного и оскорбленного. Видеть, как Чистильщик грубовато извиняется — не в лоб, а обиняками. Больше интонациями, выражением лица, чем словами. Пусть поерзает, кинг-конг. А так — считай, брат, отделался легким испугом.

Малой кровью, могучим ударом.

Мужское достоинство не слишком пострадало. Наверное, заслуга нокаута. Обнаружив, что верх в отключке, низ решил не усугублять. Два дня ныл ушиб бедра. Медсестричка — та самая, круглолицая — обихаживала травму. Смазывала, прикладывала, лелеяла, как родного. Не без курьезов — пациент очень стеснялся, когда не мог сдержать возбуждения. Медсестра хихикала. Больной, вы идете на поправку, смеялась она. Семимильными шагами. Пожалуй, в случае чего она не отказала бы. В лечебных, сами понимаете, целях.

Золотарь все собирался это проверить.

— Нет, какой апперкот! — Чистильщик не мог угомониться. — Класс! Надо Петровичу показать, он оценит.

— Там везде камеры? — вдруг спросил Золотарь. — У нас?

Чистильщик стал серьезен. Остановил просмотр. Перестал жевать. Лицо его прояснилось — так радуется учитель, когда любимый ученик с шестой попытки догадывается, что Волга впадает не в Ледовитый океан.

— В «нижнем котле»? Везде.

— И на кухне?

— Даже в сортире.

— А у тебя? В студии?

— И у меня. Вплоть до балкона. И в подъезде.

— Нас целый день снимают?

— Да.

— Значит, не мы исследуем? Значит — нас?

Чистильщик кивнул.

— А я все жду, — сказал он, закрывая ноутбук, — когда ж ты это сообразишь.

2

— Тебя это унижает?

— Нет.

— Задевает? Давит на гонор? Типа, тварь дрожащая?

— Нет.

— Врешь!

— Нет.

Я очистил банан. Привет, доктор Фрейд, банановый теоретик! Получив коленом в пах, выбирают самый большой фрукт — для компенсации. Говорят, есть вьетнамские кабачки — те вообще анаконды. Отрежешь кусок, новый вырастает.

— Я и раньше подозревал, что сижу под увеличительным стеклом. Занимаемся ерундой… Вынюхиваем. Фиксируем. Вмешиваемся по пустякам. Как пацаны, сражаемся с Черным Блоггером…

— Как пацаны? — переспросил Чистильщик. И подмигнул: — А что? Армия Трясогузки снова в бою. Мне нравится. Пацаны пацанами, а статистики мы натаскали — вайлом. Аналитики в ножки кланяются. Ты о другом подумай, Золотарь. Вот у тебя — нюх. На атомное дерьмо. И у меня нюх.

— На что?

Ответ я знал.

— На таких, как ты. Каждому — свое. А вот почему у нас нюх, откуда взялся, как работает… Для того и камеры присобачили. Обидишься теперь? Уйдешь?

— Ты еще скажи, что от нас уходят только вперед ногами.

— А если скажу?

— Гертруда, выпей яду. Никуда я не уйду… Изучайте на здоровье. Ты мне лучше скажи: как там Шиза?

Чистильщик некоторое время молчал, изучая огрызок яблока.

— Так тебе ж Карлсон звонил, — наконец сказал он.

— Звонил.

— И что сообщил?

— Что в целом — нормалек.

— Етить-колотить?

— Не без того.

— Ну и правильно. Амнезия у Шизы. Выборочная. То помнит, это не помнит…

Мне вспомнилась биография Якова Голосовкера. Философ, литератор, знаток античной и немецкой поэзии. Задолго до Булгакова написал роман о Сатане на Патриарших прудах. Был там еще такой титан — Иисус. Рукописи не горят? — рукопись Голосовкера сгорала дважды. И судьба приложила руку, и друзья не поленились разжечь печку, пока автор хлебал лагерную баланду. Свет увидела третья переработка — сильно измененная, под названием «Сожженный роман». Свои дни Голосовкер закончил в психушке, как булгаковский Мастер. В халате, в шапочке. Память мудреца превратилась в дырявое сито. Забыл, как пишут. Забыл, как читают. Корчился от душевной боли, забыв греческий…