Нога как точка опоры - Оливер Сакс

С правой ногой не было сильнейшей контузии и отека, сопровождавших первое увечье; не было признаков серьезного повреждения бедренного нерва. Операция была гораздо более легкой и простой и длилась не больше двух часов. Более того, мне наложили гипс, позволявший ходить; мне велели вставать и опираться на ногу уже на следующий день. Я не мог не сравнивать этого с пятнадцатью днями неподвижности после первой операции, с пятнадцатью днями неизвестности, проведенными в инвалидном кресле или в постели.

На следующий день я и в самом деле встал и сделал несколько шагов, цепляясь за ходунки; весь мой вес приходился на гипсовую повязку. Всего полдюжины неуверенных шагов, но и этого было достаточно, чтобы показать мне: устрашающая ситуация десятилетней давности не повторилась. Я был ужасно слаб, но я знал, как ходить; нога ощущалась как часть меня, не было и намека на отчуждение. Теперь было легко, вернувшись в постель, упражнять ногу, напрягать мышцы, наращивать мускулы; легко было, стоя на здоровой ноге, сгибать пострадавшую в бедре, раскачивать ее из стороны в сторону, поддерживать хороший мышечный тонус. Я чувствовал, как с каждым часом ко мне возвращаются силы и уверенность в себе. Физиотерапевт ободрял меня и радовался моим успехам: «Вы – один из легких пациентов. У вас нет никаких проблем».

– А какие могут быть проблемы? – поинтересовался я. – И каковы тяжелые пациенты?

– Ох, вы просто не поверите… такое иногда бывает! Некоторые больные с повреждением четырехглавой мышцы говорят, что не могут чувствовать свою ногу, что она им не принадлежит, что они не могут ею двигать, что они забыли, как ею пользоваться. Вы просто не поверите!

– О, я-то как раз поверю, – ответил я и рассказал о своих прежних переживаниях.

В тот первый раз, вернувшись в Лондон, я обнаружил запись в своей истории болезни: «Выздоровление без происшествий», – в то время как в действительности имели место почти невообразимые превратности и количественные (и почти экзистенциальные) перемены, которые нельзя было предвидеть, которые нужно было пережить по очереди. Ничего этого не было во второй раз: ничего не было потеряно, ничего не было выведено из действия, ничто не было забыто и не нуждалось в выучивании заново[37]. Выздоровление во второй раз было спокойным – оно не характеризовалась ни одним из феноменов, отличавших первый случай. Загадка была в другом: почему не было изменений восприятия и внутреннего образа ноги? Почему не было эрозии, забвения идентичности ноги или волевого ею управления?

Что сделало повреждение четырехглавой мышцы в первый раз «плохим», а во второй – «хорошим»[38]?

На этот раз меня заинтриговал и еще один момент: нарушение образа тела было иным, неожиданным, вызванным иными причинами, но проливающим свет на великую пластичность образа тела. Я заработал, помимо разрыва четырехглавой мышцы, еще и вывих правого плеча, на которое наложили не гипс, а тугую повязку. Однако будучи выраженным правшой и испытывая сильную потребность писать – как обнаружилось, теперь писать я мог только левой рукой, мучительно медленно, крупными детскими буквами, – я постепенно ослабил повязку в яростных попытках писать правой рукой. Заметив это, хирург счел необходимым полностью обездвижить руку и наложить на плечо гипс. Через несколько часов после этого у меня возникло чрезвычайно странное чувство деформированности – я как будто потерял плечо и бо́льшую часть руки. Более того, я не мог вспомнить своего плеча и верхней части руки – мне казалось, что их у меня никогда и не было, как будто я родился без них. Когда я пожаловался на это, хирург велел гипс снять и вернуться к прежней повязке, со строжайшим наказом использовать для письма только левую руку. Через час или два мое плечо вернулось[39].

Все выглядело так, словно образ тела может меняться, адаптироваться на протяжении нескольких часов, в зависимости от подвижности, от возможности использовать разные части тела. Это значит, что они не имеют фиксированной репрезентации в мозгу, как можно подумать при рассмотрении так называемых классических фигур сенсорного или моторного гомункулюса. Не возможно ли, что при ампутации или инактивации конечности часть образа стирается, а остальная часть образа тела расширяется и занимает ее место?

Эти и подобные мысли заполняли мою голову во время пребывания в больнице после операции, настоятельно желая быть выраженными. Раз мне было запрещено писать правой рукой, я писал левой; когда меня начинала сводить с ума медленность процесса, я пытался диктовать. Я позвонил своему издателю и сообщил о несчастном случае.

– Ах, Оливер, – сказал он раздраженно, – чего только вы не сделаете, чтобы получить материал для примечаний[40]!