Поэтесса. Короткий роман - Николай Удальцов

– Пусть тебя это не расстраивает.

– Почему?

– Потому, что всю остальную логику не может понять вообще никто…

…Потом Лариса позвонила мне:

– Я не смогла противиться себе.

А может, просто в наше время любовь обесценилась… – в ее голосе мне послышались слезы – самая прямая речь женщины.

И попытался онормалить ее ощущения, потому что не хотел осуждать.

И не хотел, чтобы она осуждала сама себя.

Женщину судят только те, кто не могут ее понять:

– Я понимаю, друг мой.

Тебе нечего виниться.

– Если ты скажешь, я останусь с тобой, – прошептала Лариса. И повторила вновь:

– А может быть, любовь в наше время вообще обесценилась…

– Нет, я ничего не скажу.

– Почему?

– Потому, что я не смогу дать тебе то, что может дать тебе он.

Того, что ты заслуживаешь.

И потом, ты сама только что сказала, что любовь в наше время обесценилась.

– Слава Богу.

– Почему? – так уж складывался наш разговор, что своими «Почему?» мы перебрасывались как теннисисты мячами на разминке.

– Слава Богу.

– Почему?

– Потому, что о любви я соврала.

– Знаешь, как я сопротивлялась этому, – проговорила Лариса, делая ударение не на слове «как», а на слове «сопротивлялась», и я ответил ей, не сумев скрыть вздох:

– Не знаю.

Но, наверное, очень хотел бы это знать…

Мне захотелось перевести этот очень больной для меня разговор в более светлое русло:

– Ну и как теперь твоя жизнь, Лариса?

В особняке не тесно?

– У меня сейчас ванная больше, чем была квартира.

И вся зеркальная.

Стою посредине и думаю.

– О чем?

– О себе думаю…

С такими ногами, и такая дурра.

– Ну, что же, – вздохнул я, – постарайся иногда быть глупой…

…Ларисин избранник поступил честно.

Он не стал делать вид, что меня не существовало на свете.

И я не мог не отметить для себя, что среди тех, кто имеет много денег, встречаются порядочные люди.

Мы встретились.

У правой стены Центрального Дома художника, на небольшой асфальтированной площадке, от которой было рукой подать и до дорогого ресторана «Палитра», и до дешевого входа в филиал Третьяковской галереи.

Так что это место вполне можно было считать нейтральной полосой.

А бабье лето, между тем прошло, и осень превратилась из теплой в обыкновенную. С желтыми и красными листьями на мокром асфальте, сыростью в воздухе и небом цвета постаревшего металла недрагоценной группы.

Листва облетела с деревьев, и от природы остались одни обглоданные скелеты…

…Они приехали на джипе «Порше Кайен».

Вдвоем.

Без охраны.

Только с шофером.

И он, выйдя из машины, помог выбраться Ларисе.

И даже в том, что он не стал прятать Ларису от нашей встречи, было что-то, что, будь я сторонним наблюдателем, заставило бы меня поставить ему плюс.

Он был высок, выше меня и, наверное, занимался спортом, и если бы между нами произошла драка, наверняка справился бы со мной.

Впрочем, нет ничего глупее, чем драться за женщину.

Глупее только – за нее не драться.

С первого же взгляда я увидел то, как внешне изменилась Лариса.

Все, что было на ней, стало очень дорогим, а моргавшие блеском бриллианты в ушках не могли скрыть даже ее распущенные волосы.

Одежда меняет женщину больше чем мужчину, и женщина, пришедшая на встречу со мной, была той же, что я знал, только отчасти.

От той немногой части, на которую я больше не имел права.

Да я и не собирался предъявлять никаких прав, хотя бы потому, что не захотел бы мешать ей стать счастливой по-настоящему.

Лариса молчала и, взглянув мне в глаза, опустила свои.

А мне захотелось крикнуть:

– Лариса, ты ни в чем нее виновата передо мной!

Тебе не в чем оправдываться! – и это был весь мой ответ ее опущенным глазам. – И прощаться нам просто, хотя бы потому, что на все вопросы, встающие сейчас перед нами, ответы находятся именно там, где встают вопросы.

А моя боль – только моя.

Я плачу этой болью за ту радость, которую ты дарила мне.

За то, что была в моей жизни – это очень небольшая плата.

И я не откажусь от первого в памяти из-за второго в сегодняшнем дне.

Я благодарен тебе, Лариса.

Но я ничего не смог сказать.

Вот так мы и стояли втроем.

Молча.

И я понял, что он любит ее.

Я понял это по тому, как он встал между мной и Ларисой, слегка заслонив ее.

Защищая ее от меня.

Защищая ее и свою любовь к ней от моей любви…

– …Я знаю многое о вашем прошлом, – он нарушил молчание.

Наверное, потому, что мужества в нем оказалось больше, чем во мне.

И мне ничего не осталось, как ответить:

– Никого не интересует прошлое того, у чего нет будущего.

– Я могу что-нибудь сделать для вас?

– Нет, – ответил я.

– Может, вам нужны деньги?

– Нет.

– Н-да.

Вы – второй из моих знакомых, которому не нужны деньги.

Возможно, у вас ко мне есть какие-нибудь вопросы?

– Есть.

– Я готов ответить на любой ваш вопрос.

– Скажите, а кто – первый?

– Что – первый?

– Кто первый ваш знакомый, которому не нужны деньги? – спросил я, и Ларисин избранник, очень внимательно посмотрев на меня, пожал плечами, словно речь шла об очевидном и известном всем и каждому:

– Билл Гейтс…

– …Вот моя визитная карточка.

Если понадобится, звоните в любое время.

– Не понадобится, – сказал я. И он тихо ответил мне:

– Если не понадобится – все равно звоните…

…Подъезд, в котором я живу и работаю, обыкновенный для подмосковной пятиэтажки: два алкоголика, милиционер, три молодых мамы, две женщины легкого поведения, три – тяжелого, средний бизнесмен, два мелких торгаша, четыре гражданина из братских республик и пять пенсионерок.

Женщины легкого поведения отличаются от женщин тяжелого поведения тем, что никогда не ругаются по поводу того, что тарифы ЖКХ опять поднимаются.

Интеллигенции, если с огромной натяжкой не причислить к этой прослойке меня, нет.